Я, Симон Дэл, родился в седьмой день седьмого месяца тысяча шестьсот сорок седьмого года[1]. День моего рождения являлся удачным в том смысле, что символическое число «семь» повторилось в нем трижды, но не был удачным в смысле тогдашнего тяжелого времени для нашей родины и для моей семьи. В народе начали в то время поговаривать о том, что если король не сдержит своих обещаний, то недолго сохранит в целости свою голову. Те, кто боролся за свободу, пришли к заключению, что их победа дала только новых тиранов. Пасторы изгонялись из приходов, а мой отец, доверявший сначала королю, потом парламенту, в конце концов изверился в обоих и, потеряв большую часть своего состояния, попал в очень стесненные обстоятельства.

Во всяком случае число моего рождения зависело не от меня, говорят, даже не совсем от моего отца, так как тут вмешалась явная сила судьбы: появление на свет младенца мужского пола не дальше, чем на расстоянии мили от приходской церкви, еще за целый год было предсказано одной мудрой женщиной – Бетти Несрот, предсказано с точностью дня и месяца. Этому младенцу, как гласило пророчество, было предназначено: «любить, где любит король, знать то, что он скрывает, и пить из одной с ним чаши».

Пророчество старой гадалки возбудило немалое любопытство, так как в пределах назначенной местности жили только скромные поселяне, которые не могли ожидать от своего ребенка такой блестящей участи, да лорд и леди Кинтон, обвенчавшиеся только за месяц до моего рождения, и мои родители, принявшие пророчество на свой счет. Оба они были смущены, в особенности последней частью предсказания: мать говорила, что не слыхивала, чтобы короли пили только воду, а отец опасался, что не сможет вследствие своих расстроенных дел дать мне подходящее для моего будущего положения воспитание. Сам же я был доволен тем, что оправдал предсказание Бетти относительно назначенного ею срока, а остальное предоставлял на волю судьбы.

Странная старуха была эта Бетти Несрот, и ей едва ли поздоровилось бы в предыдущее царствование, при отце нынешнего короля. Теперь же были задачи поважнее преследования колдунов и ведьм, так что на долю Бетти выпадали только пересуды о ней соседей да насмешки и подразнивания деревенских ребятишек. Она отвечала им бранью и проклятьями, делая исключение лишь для меня – ребенка, предсказанного ею. Может быть, она любила меня и за то, что, сидя на руках у матери, я не начал кричать, увидев ее, а, напротив, протянул руки и стал проситься к ней, отбиваясь от матери. При этом старуха, к большому ужасу матери, воскликнула: «Ты видишь, о, сатана!» – расплакалась, что уже вовсе не входило в роль колдуньи, хотя едва ли слово «расплакалась» подходило к скудным слезинкам, выкатившимся из ее глаз. Мать в ужасе отшатнулась от нее и не позволила старухе дотронуться до меня. Так было все время, пока я не вырос настолько, что стал бегать один по деревне. Тогда однажды в уединенном уголке старуха подняла меня на руки, долго бормотала что-то над моей головой и поцеловала меня. Что мое родимое пятно появилось именно на месте ее поцелуя – чистая басня (кто же мог знать с точностью, куда она поцеловала меня?) или не больше, чем простая случайность. Однако, если бы это и было иначе, не выразил бы недовольства: пятно не доставляет мне никаких хлопот, а старой Бетти этот поцелуй как будто принес пользу. После него она пошла прямо к пастору нашего прихода, жившему тогда в сторожке садовника лорда Кинтона и привившему свои службы тайком[2], хотя на них присутствовал весь приход. Старуха тоже выразила желание принять участие в богослужении, что немало удивило прихожан и самого почтенного пастора, весьма сведущего по части демонологии.

– Ведь это – чудовищный грех! – сказал он моему отцу

– Нет, это – знак Божьей милости, – заметила моя мать.

– Во всяком случае – пример небывалый, – отозвался отец. – Колдунья, присутствующая при богослужении.

Так как я уверен, что мое детство представляет для читателей так же мало интереса, как и для меня самого (помню одно, что я вечно стремился стать мужчиной и ненавидел платьица, в которых меня водили), перейду теперь прямо к тому времени, когда мне исполнилось восемнадцать лет.

Мой отец и старуха Бетти были уже на том свете, но мать была жива, а пастор, как и король, вернулся на свое законное место[3]. В то время я был уже около шести футов ростом, и мне предстояло самому прокладывать себе дорогу и добывать средства к жизни, так как наши земли не вернулись с королем и не было других средств, чтобы прилично содержать и сестер.

– На этот счет предсказание Бетти Несрот сплоховало, – заметил однажды пастор, по своей привычке потирая переносье пальцем, – пункты ее пророчества указывают скорее на расходы, чем на источник добывания средств. А все-таки, Симон, если предсказание исполнится, ты расскажи мне, о чем с тобой будет говорить король.

– А если это будет неподходящим для вашего слуха, ваше преподобие? – лукаво спросил я.

– Тогда ты можешь написать мне это, сын мой, – не задумываясь, ответил почтенный пастор.

Хорошо было пастору полудоверчиво, полунасмешливо вспоминать пророчество колдуньи, но, право, едва ли было полезно, чтобы такого рода обуза висела на шее молодого человека. Мечты юности развиваются быстро и без такого подспорья. Пророчество колдуньи не выходило из моей памяти, разжигая и дразня мое воображение. Я мечтал о нем постоянно, в свободные часы и во время занятий делом. Я не торопился с выбором своей жизненной дороги, ожидая исполнения предсказания.

– То же самое было с одной служанкой моей сестры, – сказала мать. – Ей было предсказано, что она выйдет замуж за своего барина…

– Ну, и что же? – живо спросил пастор. – Вышла она?

– Она стала постоянно менять места, отыскивая барина, который более понравился бы ей, до тех пор, пока наконец никто не захотел нанимать ее.

– Ей надо было оставаться на первом месте, – рассудил пастор.

– Да, но се первый барин имел уже жену, – возразила мать.

– Что же такое? И я имел жену когда-то, – парировал пастор.

Возражение вдового пастора было убедительно; я решил принять к сведению судьбу служанки моей тетки и, сидя на месте, спокойно выжидать свою судьбу. Но какое доказательство достаточно убедительно для пустого кармана? Мне было заявлено, что я должен искать себе счастья, однако о способах этих поисков возникли разногласия.

– Надо работать, Симон, – сказала сестра Люси, помолвленная с молодым эсквайром хорошей фамилии и строгих нравов.

– Надо молить Бога об указании тебе пути, – заметила вторая сестра, невеста молодого пастора кафедрального собора.

– Ни о том, ни о другом не упомянуто в предсказании Бетти, – строптиво отозвался я.

– Это подразумевается само собою, милый мальчик, – сказала мать.

Пастор потирал переносицу.

Однако правы оказались пастор и я, а не эти мудрые советницы. Если бы я отправился в Лондон, как они требовали, вместо того, чтобы, согласно собственному желанию и совету пастора, смирно сидеть на месте, большой вопрос, не осталось ли бы предсказание колдуньи мертвым звуком? Теперь мы жили мирно и тихо; до нас только издали доносился шум ужасов, совершавшихся в городе. Беспорядки не доходили до нас, и мы, здоровые духом и телом, не без злорадства обсуждали события, иногда осуждая своих заблудших собратьев.

Однако предсказание, очевидно, начинало действовать, хотя очень издалека.