У Константина Ивановича было много повседневных трудных и опасных дел. Лишь в начале декабря 1943 года он смог временно передать командование отрядом своему помощнику Алеше.

С двумя партизанами, на лыжах, Константин Иванович пошел в деревню Светлый Ручей.

Партизаны шли только ночью, по лесам и промерзшим болотам, обходя встречные села и хутора.

Ночи были морозные. Партизаны сдирали с усов и бороды колючие комочки льда. Наст был крепкий, будто чугунный. Это радовало: лыжи легко, плавно, как бы сами по себе, скользили по сухому снегу.

Кованный из тяжелого серебра ковш Большой Медведицы выплескивал да выплескивал на черное небо неиссякаемые струи ясных лучей.

Синие снега покойно лежали среди сосен. Мохнатые, отяжеленные инеем ветви деревьев неуклюже торчали в вышине.

Константин Иванович думал, что глубокие снега согревают русскую землю, чтобы злые морозы не погубили таящиеся в ней зерна жизни…

Партизаны молчали, но молчание не тяготило их: они привыкли друг к другу.

К Светлому Ручью они вышли утром.

Константин Иванович остановился на опушке, поправил висящий на груди автомат. Похлопывая по бокам руками, чтобы разогнать застывшую кровь, долго глядел на деревню.

— Я пойду один, — сказал он, не оглядываясь, — а ты, Коля, останешься в резерве. Тебе же, Саша, я поручаю обойти деревню и стеречь шоссе.

Избы, скрытые белыми деревьями, тянулись извилистой лентой по холмам. Радужно в лучах скудного солнца сияли стекла окон. Тонкие струи голубоватого дыма, скрип колодезного журавля, вскрик петуха, брехливая воркотня собак, — как часто приходилось теперь Константину Ивановичу стоять поутру перед такими же тихими русскими деревнями, радуясь, что сейчас он повстречает надежных, неподкупных друзей…

Едва он вышел из-за сосен, как раздался пронзительный свист, и он увидел мальчика, проворно бегущего на лыжах по лощине.

В ватной солдатской куртке и рваной шапке, он бежал, сильно налегая на палки, и заливисто свистел.

Невольно Константин Иванович остановился и вскинул автомат. Он подумал, что фашисты, проведав о его прибытии, устроили ему засаду, хотя еще вчера связные обнадежили, что в деревне противника нет.

Через секунду он стремительно погнался за мальчиком, схватил его за плечо. Шапка упала на снег, светлые волосы паренька взвихрились. Константин Иванович посмотрел на пунцовые от стужи щеки, приплюснутый мокрый нос, злые глаза мальчика и тихо, строго спросил:

— Ты зачем свистел?

Мальчик протяжно шмыгнул носом и, с размаху ударив кулачком по тяжелой руке Константина Ивановича, рванулся. Его худенькое тело напряглось так, что губы побелели.

— В деревне немцы?

Полными слез глазами мальчуган взглянул на Константина Ивановича и попросил:

— Пусти…

Константин Иванович не отпустил его.

Мальчик быстро присел, впился зубами в руку Константина Ивановича между варежкой и полушубком.

От неожиданной боли Константин Иванович вздрогнул всем телом. Это не помешало ему заметить, что из большого пятистенного дома с зеленой крышей выбежали шумной гурьбой дети. Натягивая шубейки, с непокрытой головой, они хватали стоящие у забора лыжи и санки и разбегались по проулкам и огородам.

Константин Иванович добродушно рассмеялся.

— Коля, иди сюда, я отыскал школу, — сказал он подошедшему связному Николаю Лиденцову и отпустил плачущего мальчика.

— У нас нет школы! — звонко крикнул мальчик.

— Правильно говоришь! — похвалил его Константин Иванович. — Я прощаю тебе слезы. Как тебя зовут?

— Сережа.

— Я партизан, не бойся, Сережа, веди меня в школу…

— Ну, много вас ходит! — грубо сказал Сережа. — В Озерки вот тоже пришли на лыжах, говорят: «Мы партизаны», а повесили Митюху Васильева… У нас нет школы! — с отчаянием закричал он.

— Я доволен тобою, Сережа, — сказал серьезным тоном Константин Иванович, положил на плечо лыжи и крупными шагами пошел к дому.

На крыльцо вышла невысокая полная женщина в синем платье. Ее седые волосы были тщательно расчесаны, на плечи была накинута пуховая шаль. Тревожным взглядом она встретила Константина Ивановича.

— Если не ошибаюсь, вы учительница Пахомова, — сказал, снимая шапку и низко кланяясь, Константин Иванович.

— Я бывшая учительница, — холодно сказала женщина. — Разве вы не знаете, что фашистские власти закрыли школу? Я занимаюсь сельским хозяйством…

— Я командир партизанского отряда. Ваш ученик Сережа…

Старушка вздрогнула и с негодованием посмотрела на мальчика.

— Нет, нет, ничего не сказал. Молодец! Он прокусил мне руку, — показал Константин Иванович кровавый след мелких зубов. — Надежный часовой, даже не заплакал… Ты слышишь меня, Сережа?

Стоящий за его спиной мальчик смущенно ответил:

— Слышу!

— Здесь нет никакой школы, — твердо повторила женщина, настороженно глядя на автомат немецкой марки, висевший на груди Константина Ивановича.

— Мы не берем у Красной Армии оружия. Это было бы по ряду причин неблагоразумным, — успокоил ее Константин Иванович. — И поэтому обходимся трофейными автоматами. Пусть не беспокоит вас это обстоятельство, уважаемая…

— Елена Владимировна.

— …уважаемая Елена Владимировна!

Он неотрывно глядел на темное, морщинистое лицо Елены Владимировны, на усталые глаза ее и чувствовал, что она начинает ему верить.

— У вас был ученик Семен Никодимов?

— Да, он хорошо занимался по географии, — живо откликнулась Елена Владимировна, но сразу осеклась и угрюмо добавила: — Зачем теперь вспоминать о нем?

Константин Иванович сделал вид, что не заметил этого.

— Семен Никодимов погиб при нападении моего отряда на вражескую комендатуру, — сказал он.

— Идемте в дом, — тихо проговорила Елена Владимировна. — Я верю, у вас глаза совестливые! У фашистских агентов — а есть такие, есть! — глаза шныряют, как мыши, и руки почему-то всегда потные, даже на морозе…

Смахнув веником снег с валенок, Константин Иванович вошел по застланному половиками, светло блестевшему полу в горенку, неуклюже, в полушубке и ватных штанах, присел на стул.

— Я не хочу, чтобы вы долго оставались в нашей деревне, это опасно, — с волнением говорила Елена Владимировна. — Коротко: я не могу жить без школы, и, пока жива, наша школа будет действовать! Плохо лишь, что у нас всего один учебник истории… Фашисты все книги и учебники сожгли. Вот по этому учебнику мы и проходим русский, арифметику, ну, разумеется, историю и прочие предметы. Это и понятно: мы все живем историей России, не так ли? Учебник я разделила на отдельные страницы. У каждого ученика одна страничка. Он ее прячет в укромном месте.

— Это правильно, — одобрил Константин Иванович и неожиданно для себя закашлялся.

У него была сильная воля, но сейчас он мог заплакать.

— У меня хранится еще одно педагогическое пособие, — так же ровно, мерно говорила Елена Владимировна, стоя у окна. — Сейчас покажу…

Она легко вышла, тотчас вернулась и показала Константину Ивановичу крохотный, вырезанный из газеты портрет Ленина.

— Не подумайте, что этого мало для плодотворной деятельности школы. Учебник истории и портрет — дети на этом великолепно, я бы сказала творчески, понимают смысл всех событий…

— А главное-то — ваша душа, Елена Владимировна, — сказал Константин Иванович и зачем-то провел рукой по лицу.

— Ах, не будем говорить об этом! — вздохнула старушка, зябко кутаясь в платок. — Я здесь преподаю тридцать два года. Иногда тяжело: враги кругом… Но у меня — дети!

Лампадка кротко мерцала перед иконой, синий отсвет от сугробов в палисаднике наполнял комнату.

— Вы, вероятно, сами так много пережили…

— Мне двадцать три года, — сказал Константин Иванович, — я зоотехник…

— Вас старит борода, — смутилась Елена Владимировна.

Константин Иванович подошел к ней.

— Разрешите мне побеседовать с детьми, — попросил он. — Мои часовые на шоссе и в лесу.

— Я буду очень рада! — И Елена Владимировна негромко позвала: — Сережа!