– Кикути, мы так и не спросили тебя, почему ты сюда поступил?

– Я просто люблю традиционное японское искусство. Но не знаю, буду ли дальше развиваться в этом направлении. Художник должен учиться всю жизнь. По крайней мере пока душа лежит именно к японской живописи, поэтому я и решил поступить сюда.

– Ты самоучка или оканчивал художественную школу?

– Я посещал клуб рисования в средней и старшей школе. И там, и там мне повезло с учителями. Они не только научили меня рисовать, но и привили любовь к искусству, что, как мне кажется, гораздо важнее.

– Почему?

Он взглянул на меня. Видимо, ему впервые задали этот вопрос.

– Потому что искусство делает наш мир лучше. Я не понимаю людей, которых искусство не интересует. Вам может не нравится конкретный художник, стиль или вид искусства, но не любить искусство в целом, думаю, просто невозможно. Не любить искусство – значит не любить жизнь.

Я была согласна с ним. Оскар Уайльд как-то сказал, что жизнь больше походит на искусство, чем искусство на жизнь. Похожая по смыслу фраза принадлежит и Жорж Санд: «Жизнь чаще похожа на роман, чем наши романы на жизнь». Искусство… Оно пронизывает всё. Я бы немного перефразировала Чикао: «Не знать искусство – значит не знать жизнь».

В районе девяти вечера мы разошлись. После мы ещё не раз устраивали подобные сеансы рисования, называя их между собой салонами. Мы не только рисовали, но и общались, слушали музыку. Так мы узнавали друг друга и понемногу сближались.

Ёсикава-сан постоянно подходил к нам во время пар по рисунку и что-то подсказывал или поправлял. Учил он прекрасно! Сенсей никогда не позволял себе засесть за мольберт своего подопечного и рисовать за него. Да и за своим столом он тоже никогда всё время пары не просиживал. С ребятами Ёсикава-сан общался на японском, со мной же переходил на английский. С одной стороны, это было оправданно, потому что на родном языке, даже с безупречным знанием иностранного, можно выразить гораздо больше и объяснить понятнее. Но это не давало мне возможности проверить себя на ошибки.

Ситуация осложнялась тем, что сенсей практически никогда не делал мне замечаний. Сначала я делала скидку на то, что мы рисовали простейшие геометрические фигуры и композиции с ними. Но со временем, когда задачи начали усложняться и первый месяц обучения подходил к концу, стало понятно: что-то тут не так. Выхода не было. Когда Ёсикава-сан подошёл ко мне во время пары и в очередной раз собирался уйти, не сказав ни слова, я решила спросить:

– Прошу прощения, почему Вы так редко делаете мне замечания?

– А что критиковать, если всё хорошо?

– В том-то и дело, что не всё хорошо. Вы же видите, что светотень на предметы падает так, будто их освещают разные источники света, что композиция не уравновешена? (Да, я специально сделала ошибки, чтоб проверить его).

– Ладно, скажу, как есть.

Он приблизился ко мне настолько, насколько позволяли приличия и при этом чтоб его могла слышать только я:

– Твоя манера слишком жёсткая и невыразительная. У тебя неплохая школа, но на этом всё. К тому же ты абсолютно не трудишься для того, чтоб достичь идеального результата, поэтому не вижу смысла тратить своё время на тебя. Да и чего-то особенного в твоём стиле я не вижу. Твой рисунок подобен ледяному замку, блестящему на солнце – красиво, но холодно. Я бы даже сказал, бездушно. Ты рисуешь так, будто ты уже состоявшаяся художница-звезда и будто тебе осточертело то, чем мы занимаемся, будто тебе надоело заново проходить основы. А теперь исправь ошибки, которые ты явно сделала намеренно.

Он улыбнулся своей самой лучезарной улыбкой и пошёл делать замечания дальше, оставив меня в смятении. Я сама не особо любила так называемых гениев, которые, сколько ни старайся, всё равно будут лучше. Перед моими глазами в один миг пролетели годы учёбы в художественной школе и месяцы подготовки к экзаменам. Думаю, что у меня есть талант, но чтобы чего-то добиться, мне всегда приходилось много работать над собой. Всё внутри сжалось от обиды! На миг мне захотелось швырнуть мольберт о стену и убежать из аудитории, однако я быстро успокоилась. Как мне нужно поступить, дабы доказать, что я выезжаю не только за счёт своих способностей?

На перемене, когда одногруппники разошлись, я подошла к Ёсикаве-сану:

– Извините за наглость, но я не согласна с тем, что Вы сказали сегодня утром.

Он удивлённо вскинул брови, а затем спросил:

– Почему же?

– Потому что я приложила немало сил для того, чтобы поступить сюда, а вы одной фразой всё это обесценили!

– Ладно, я тебя понял. С середины мая мы приступаем к первому виду традиционной японской живописи суми-э и каллиграфии. Там-то и посмотрим, насколько ты упорна. Готовься к тому, что с первого раза у тебя может не получиться. Если сдашься, то окажется, что я прав.

– Спасибо большое, я поняла Вас! До свидания.

– До свидания.

Я уже давно ждала момента, когда мы начнём учиться традиционной японской живописи. Возможно, Ёсикава-сан был в чём-то прав: от рисования примитивных композиций и предметов я успела устать, но при этом не давала себе поблажек и возможности расслабиться, потому что мне всегда хотелось делать всё идеально.

Как и обещал Ёсикава-сан, в середине мая мы приступили к изучению суми-э и каллиграфии. Суми-э – это монохромная живопись тушью, родиной которой считается Китай. «Суми» означает «тушь», «э» – живопись. Основная сложность состоит в том, чтобы работать быстро и без предварительных набросков. Конечно же, ничего исправить тоже нельзя.

– Чтоб сдать экзамен, вам нужно будет сделать четыре рисунка в технике суми-э: пейзаж, цветок, бамбук и портрет. К завтрашнему дню необходимо принести пять видов кистей, тушь в брикете, тушечницу и бумагу васи. Обычная акварельная не подойдёт. Насколько мне известно, некоторые преподаватели разрешают ученикам использовать несколько цветов туши. Вам я позволю использовать только чёрный. Для каллиграфии вам тоже нужно будет купить отдельные листы и кисть, – объявил Ёсикава-сан.

Я находилась в состоянии радостного предвкушения! Отчасти потому, что давно мечтала поработать с традиционной японской тушью, той, что продаётся в брикете и изготавливается из сажи, получаемой при сгорании различных пород деревьев. Связующим веществом выступает желатиновый клей. Чтоб перебить неприятный запах, в тушь добавляют ароматические вещества. Да и процесс её производства не так прост. Мастера по изготовлению туши начинают работу ранним утром. А чтобы раскатать «тесто» из сажи и клея, требуется немало сил и сноровки, потому что тушь должна остаться глянцевой после раскатки. Затем тушечный камень «отдыхает» три недели в золе, а потом его сушат на открытом воздухе не менее 100 дней, а для самой дорогой и качественной туши этот срок составляет от 3 до 10 лет.

Процесс растирания туши в тушечнице, переход её из твёрдого состояния в жидкое вводил в своеобразный транс. Мне думалось, что я могу вечно растирать тушечный камень. Тушь красиво блестит, напоминая нефть или смолу, от неё исходит тонкий аромат… И вы будто становитесь ещё одним участником в долгом процессе изготовления туши, довершая дело мастера. В общем, работать плохо с таким материалом мне казалось неуважением как к самому материалу, так и к труду людей, которые его создали. Поэтому я сильно волновалась, когда в первый раз растёрла эту тушь и набрала её на кисть.

Естественно, у меня ничего не получилось. Сказалось не только волнение и незнание языка, но и то, что кисть приходилось держать перпендикулярно по отношению к бумаге, что не очень-то удобно. В общем началась проверка на прочность. У ребят всё выходило намного лучше, что в суми-э, что в каллиграфии. Но я не собиралась сдаваться, хотелось догнать их побыстрее. Однако Ёсикава-сан стал мягче ко мне относиться. Я окончательно пришла к выводу, что он не любил не только халявщиков, но и тех, кому без особого труда сходу всё удавалось. В этом плане мы с ним были похожи. Только у меня никак не получалось понять причину подобной антипатии к таким людям. Возможно, Ёсикава-сан им завидовал? Тогда это какой-то Сальери от мира современного японского искусства.