К концу первой четверти II тысячелетия до н. э. позднейшие балахнинские памятники, вероятно, прекращают свое существование. Только такая ранняя дата может объяснить странное на первый взгляд положение, когда на одной и той же дюне в непосредственной близости друг от друга располагаются стоянки с различными культурными традициями, синхронизация которых неминуемо требует наличия контакта между ними. В качестве примера можно привести стоянки: Володары I (волосово) и Володары III (балахна и волосово с позднейшей керамикой); Гавриловка I (волосово) и Гавриловка III (позднейшая балахна); Подборица-Щербининская (волосово) и Подборица-Западная (позднейшая балахна). Интересно, что на первых не обнаружено керамики балахнинского типа, тогда как на вторых неизвестны вещи (ни керамика, ни кремень) волосовского происхождения. Следовательно, мы не можем говорить о существовании каких-либо контактов, за исключением общих тенденций в развитии керамики, между волосовскими и позднейшими балахнинскими племенами, а это в свою очередь заставляет предполагать и разновременность существования обеих групп памятников. И если стоянку Володары I мы датировали первой четвертью (концом), то ближайшие ей стоянки позднейшего балахнинского типа (Володары III, Сейма I и II, Решетиха и др.), вероятно, должны быть или более ранними, или более поздними. Стоянка Гавриловка I нами была отнесена к рубежу первой и второй четвертей II тысячелетия до н. э. (см. выше). Соседняя с ним стоянка Гавриловка III, не говоря уже о Гавриловке IV, безусловно, должна быть отнесена к более раннему времени, ибо в противном случае мы должны были бы иметь в Гавриловке II предметы волосовского типа, чего там не обнаружено. Но к Гавриловке III близки такие стоянки, как Большое Козино I и IV, Бор Моховое и другие, которые дали еще смешанные керамические комплексы. Очевидно, все эти стоянки должны быть отнесены к первой четверти II тысячелетия до н. э. В этом, между прочим, убеждает и близость их керамики к керамике стоянки Плеханов Бор (см. выше), раннее время которой не может вызывать особенных сомнений.

Что же случилось с позднебалахнинскими племенами в конце первой четверти II тысячелетия до н. э.? Не могла же бесследно исчезнуть такая сплоченная и компактная группа населения, которой являлись позднейшие балахнинцы в приустьевой части р. Оки?

Очевидно, появление в гуще позднебалахнинских стоянок таких волосовских стоянок, как Гавриловка I свидетельствует о занятии волосовцами позднейшей балахнинской территории и об ассимиляции первыми позднебалахнинского населения.

Волосовская культура, продолжавшая развитие традиций волго-камской неолитической культуры, сыграла определяющую роль в — истории населения лесостепной и лесной зон Восточной Европы. На базе ее происходило формирование ряда культурных образований: приказанской, поздняковской, чирковско-сейминской и других, легших в основу ранних культурных общностей эпохи железа (ананьинской, дьяковско-городецкой), финно-угорская принадлежность которых не вызывает сомнения.

Немаловажное участие в этих процессах приняли пришлые племена, вторжение которых, проходившее несколькими волнами от конца III до середины II тысячелетия до н. э., оставило глубокий след не только в культурах эпохи бронзы, но и в последующей истории края.

Во второй половине III и на рубеже III–II тысячелетий на обширных просторах степи и лесостепи Евразии приходят в движение скотоводческие племена[490], способ производства которых, по образному выражению К. Маркса, «требовал обширного пространства для каждого отдельного члена племени… Рост численности у этих племен приводил к тому, что они сокращали друг другу территорию, необходимую для производства. Поэтому избыточное население было вынуждено совершать те полные опасностей великие переселения, которые положили начало образованию народов древней и современной Европы»[491].

В первую очередь это движение затронуло степные районы, которые были и без того густо населены ранними скотоводческими племенами, все чаще обращавшими свои взоры в северные лесостепные районы, занятые в конце III тысячелетия до н. э. охотничье-рыболовческими племенами, сохранявшими неолитические традиции.

Одним из таких районов Восточной Европы, довольно рано подвергнувшихся экспансии скотоводческих племен, было Среднее Поволжье с богатыми медными месторождениями, широкими степными прогалами, благоприятными для скотоводов, и удобными путями передвижения-долинами Волги, Оки и Камы. Еще в период развитого неолита юго-восточные пределы Среднего Поволжья занимает одна из северных групп ямных племен[492], потомки которых — полтавкинцы — к рубежу III–II тысячелетий до н. э. изредка достигали левого берега Нижней Камы[493]. Последние, однако, почти до середины II тысячелетия до н. э. не оказывают какого-либо серьезного воздействия на местное население Средней Волги.

Гораздо более активное влияние на весь ход развития первой половины эпохи раннего металла в Среднем Поволжье оказали племена балановской культуры, начало проникновения которых в западные районы Волго-Камья относится к рубежу III–II тысячелетий до н. э.[494] Не затрагивая здесь вопросы происхождения балановских и близких им фатьяновских племен, толкование которых породило многочисленные и часто противоречивые гипотезы[495], следует лишь заметить, что большинство исследователей в последнее время все больше и больше приходят к мысли о том, что балановская группа племен Среднего Поволжья является одной из наиболее ранних групп культур с боевыми топорами[496].

Достаточно подробная характеристика материальной культуры балановских племен с привлечением новейших результатов исследований их основных памятников дана в ряде вышедших в последние годы публикаций[497], среди которых выделяется монография О.Н. Бадера «Балановский могильник». О.Н. Бадером и мной подготовлен также выпуск Свода археологических источников под названием «Балановские памятники в Поволжье». Поэтому в дальнейшем изложении, не касаясь в целом культуры балановских памятников, я останавливаюсь лишь на одном вопросе, до сих пор почти не затрагивавшемся исследователями — на проблеме взаимоотношений пришлых балановских племен с местным населением Среднего Поволжья. Как ранее приходилось отмечать мне, наиболее ярко эти процессы нашли отражение в памятниках так называемой чирковско-сейминской культуры[498].

Эта культура, выявленная в последние годы, получила соответствующее освещение в публикациях и в то же время, вокруг нее уже начинает разворачиваться научная дискуссия.

О.Н. Бадер, признавая правомерность и необходимость выделения чирковско-сейминской культуры[499], в то же время предлагает исключить из числа основных ее памятников Сейминский могильник, который, по его мнению, был оставлен населением особой сейминско-турбинской[500] или особой сейминской[501] культуры, входившей в обширную группу приуральских культур типа волосовской, турбинской и др. Вместе с тем он считает, что культура Сейминского могильника и Галичского клада, взаимно связанных между собой, ничего общего не имеют ни с чирковско-сейминской, ни с балановской культурами. Указанные памятники, по мнению О.Н. Бадера, хронологически предшествуют чирковско-сейминской культуре, завершение процесса формирования которой он относит к концу II тысячелетия до н. э.[502]