– Может, ему корректировщика назначить? Есть, братцы, среди нас умеющие?

– А чего там уметь-то? Навел на врага и дал, что есть мочи. Лишь бы ветер не в нашу сторону.

– Да как бы он со страху не туда дал, артиллерист этот.

– Во-во. Надо его сразу развернуть, еще до боя, а то наделает дел.

– Во немец удивится, когда нашу чудо-пушку увидит.

Смеялись над Грицуком. Это был щуплый боец, небольшого роста, с какими-то мелкими, вечно бегающими глазами. Было в них что-то мышиное, отчего складывалось неприятное впечатление. Он был также из необстрелянных, недавно призванных на фронт. Надо отметить, что окоп он свой рыл без особого энтузиазма. Причиной был банальный страх. Страх перед неизвестностью, страх перед боем. Этот липкий, леденящий страх расползался по его телу, забираясь в каждый уголок, захватывая каждую клетку организма, заставляя сотрясаться его мелкой дрожью. Оттого-то и не успел боец вырыть полноценный окоп.

Грицука во взводе недолюбливали. Причиной тому было его поведение, которое обычно сводилось к тому, чтобы отлынивать от работы и обязанностей. Более того, бойцы замечали его трусость, несмотря на то, что тот старался ее всячески скрывать.

Старания Грицука уместиться в своей ямке пропали даром, Краснов, обходя позиции, заметил это подобие окопа и обратился к бойцу:

– Грицук, почему окоп до сих пор не вырыт? Ждешь чего-то? Был приказ рыть окопы в полный рост, если успеем, конечно. Другие успели, а ты что?

– Я, товарищ лейтенант, – начал оправдываться боец. Получалось у него плохо. Его и до этого сковал страх. Теперь же при виде командира он совсем оцепенел. – Я сделаю, – только и смог он выдавить из себя.

– Сделай и немедленно. Скоро бой, ты это понимаешь? На что надеешься? Неужели не ясно, что чем глубже зароешься, тем дольше проживешь? На нас танки могут пойти. Что ты будешь тогда делать? Где укрываться?

– Танки? – пролепетал Грицук. От этих слов ему стало совсем дурно. Он весь побледнел и еще больше скукожился, отчего вид его стал совсем жалким.

– Да, танки. Окапывайся, не медли. На товарищей надеешься? Они тебе помогать не будут, у самих дел по горло.

Ожидание боя изменило лейтенанта. Если раньше он старался разговаривать с бойцами мягко (до определенной степени, конечно), то теперь в его голосе звучали командирские нотки и тон был достаточно суровым.

Как раз вернулись бойцы во главе с сержантом Лещенко. Сержант успел услышать разговор лейтенанта с Грицуком. Доложив о том, что гранаты и бутылки получены, Лещенко сказал, что нашел и пустые бутылки, так что можно попробовать потренироваться, пока есть время.

– Хорошо, Лещенко. Бери по несколько человек с позиций и проводи инструктаж. Пока тихо, глядишь, успеем.

– Думаю, успеем, товарищ лейтенант. Время к вечеру, авось сегодня не начнут, не успеют.

– Нам нельзя полагаться на авось, – сверкнул глазами лейтенант.

– Нет, конечно, нельзя. Это я так, не подумайте.

– Я знаю, сорвалось. Переживаю. Хочу, чтобы не ударить в грязь лицом. Тяжело ждать. Быстрей бы уже.

– Успеется. Лучше пусть до завтра отложат, нам потом легче будет.

– Согласен. Просто тяжело ждать. Изматывает. – Краснову стало стыдно за то, что сорвался на сержанта. Он хотел было извиниться, но передумал, решив, что это нарушит субординацию. Он понимал, что так правильно, но все же переживал из-за того, что напал на Лещенко.

– Может, Грицуку-то помочь? – прервал молчание сержант.

– Сам справится. У других работы не меньше. Что ж из-за его лени должны другие страдать?

– Так-то оно так…

– Но?

– Товарищ лейтенант, не подумайте чего такого. Просто очень может получиться так, что каждый штык будет на счету. Сколько немцев пойдет в атаку, и как долго это будет продолжаться, мы не знаем. Грицук, конечно, тот еще фрукт, но все же штык, боец. Хоть для страху будет стрелять в сторону фашистов, создавать шум, так сказать.

– Да, пожалуй, ты прав. Сгодится он нам, придется помочь, а то убьют дурака в самом начале, а что будет потом, как все повернется, не известно.

– О чем и я толкую.

– Ладно, распорядись, чтобы помогли, а потом займись обучением.

– Слушаюсь. Мы мигом все сделаем. Сейчас пару солдат возьму, и выкопаем как надо. Все равно ведь в одну линию объединять окопы. Хочешь не хочешь, а придется помочь нерадивому.

– Хорошо, действуйте.

Лейтенант пошел дальше осматривать позиции. Он не посмотрел на Грицука, который возился в своей ямке, пытаясь углубить ее. Он сейчас думал о другом. Он был согласен с сержантом в том, что очень может быть, что противник навалится на них превосходящими силами. Эшелонов ехало много, но вся эта масса народа растянулась по степи и на их участке оборона была довольно жиденькой, растянутой. Он пытался вспомнить что-то из правил организации обороны, плотности порядков, но не мог. Однако он прекрасно осознавал, что держать назначенный участок силами, что есть, проблематично. Кроме того, он понимал, что велика вероятность танковой атаки. Ни он, ни большинство бойцов не видели их вживую, когда они идут прямо на тебя своим страшным клином. Он видел только подбитые и захваченные, да и то на железнодорожных платформах. А вот в бою…

«Лишь бы не сплоховать», – подумал он про себя. Нет, он не трусил. Он боялся сделать что-то не так, ошибиться, потерять управление над вверенным ему подразделением. Он также чувствовал и ответственность за своих людей, боясь их подвести. Он все-таки командир, и должен думать обо всем, что касается взвода. В задумчивости он обходил позиции.

Наступил вечер. Противник так и не подошел к Суровикино. Видимо, остатки наших частей сделали все, чтобы еще на сутки задержать врага. Канонада стихла, наступила непривычная тишина. Поразительно, как быстро на войне меняется людское восприятие. Необстрелянный взвод лейтенанта Краснова за полдня настолько привык к приближающейся канонаде, что наступившая тишина доставляла некоторый дискомфорт, заставляя прислушиваться и вынуждая быть в напряжении. Никто не знал, чем закончился бой впереди: устояли или оборона прорвана. Одно только успокаивало – успели окопаться, худо-бедно закрепиться на рубеже. Судя по всему, боя сегодня не будет. Лейтенант даже немного расстроился, так как уже устал ждать своего первого боя, устал переживать.

Лещенко выполнил приказ командира и провел небольшое обучение с личным составом на предмет обращения с гранатами и бутылками с зажигательной смесью. Да, перед отправкой на фронт кое-что бойцам уже успели донести, но этого было катастрофически мало. Закончив с обучением и инженерными работами, солдаты готовились к ужину. Лейтенант переживал из-за того, что разгрузка эшелона проходила в авральном режиме и кухню со всеми ее принадлежностями разгружали в последнюю очередь. На марш рота выступила, оставив часть невоенного снаряжения неразгруженной. Краснов боялся, что кухня до вечера не успеет прибыть, а сухпаек не выдавали. Очень не хотелось, чтобы люди остались голодными. Но, видимо, удача сегодня была на их стороне. По роте прошел слух, что кухня прибыла и будет горячий ужин. Это окончательно отвлекло бойцов от войны, и все погрузились в мирные мысли и разговоры, обсуждая или думая каждый о своем. Снова кое-где стали раздаваться веселые реплики, опять шутили, спорили о чем-то несущественном и рассказывали о доме, семье и мирной жизни.

Лейтенант присел отдохнуть. Только сейчас он почувствовал, что сильно устал. Он попробовал вспомнить, удалось ли ему за сегодня присесть, и не смог вспомнить такого момента. Все время, что прошло после выгрузки, он провел на ногах. Хлопотал, иногда даже безмерно, отдавал приказы, торопил, кого-то ругал и ждал своего первого боя. Он сидел на ящике и смотрел в темнеющее небо. Было тихо, только изредка раздавались крики ночных птиц и стрекотали кузнечики. Краснов был счастлив от того, что все у него сегодня получилось, все успел, все, что нужно, сделал. Даже кухня пришла, уже доносился запах готовящегося ужина. Словно и нет войны. Словно они на полевых учениях, словно война где-то там, далеко, и нас она не касается.