Вечером пришел приказ отходить. К сожалению, остатки наших бойцов не смогли убрать всех убитых. Не было ни сил, ни времени, ни живых. Успели ли курсанты убрать тело своего командира, Смирнов не знал, так как получил приказ отходить на северо-восток. Курсанты же уходили на восток, в тыл. Училище переводилось в Иваново. Оставшиеся в живых курсанты должны были продолжать обучение.

Глава 2. В огне.

Все это опять вспомнил капитан, ожидая, когда его рота закончит разгрузку и начнет двигаться в сторону Суровикино. Нужно было поторапливаться. Канонада звучала все отчетливее, враг приближался. Выгрузились быстро, бронетехники не было. Построившись, двинулись на позиции. Взвод лейтенанта Краснова двигался первым. Переживая по поводу замечания капитана, лейтенант старался исправиться, хоть замечание делалось и не ему. Он торопил свой взвод, понимая, что именно они задают темп движения всей роты.

– Побыстрее, товарищи бойцы, – в очередной раз крикнул Краснов. – Шире шаг, не отставать, быстрее.

– Торопимся, товарищ лейтенант, – сказал Лещенко, догоняя командира.

– Торопимся, Лещенко, очень торопимся. Слышишь? Стреляют. Фронт сюда движется. Скажу тебе, что движемся туда, – лейтенант махнул рукой в сторону, – в Суровикино. Окопаться еще надо. Потому и спешим.

– Понятно, – коротко ответил сержант. Лещенко оказался прав. Выгрузившись, они с ходу шли на передовую, в бой. Все так, как он и предполагал.

– Успеть бы окопаться, – продолжил разговор лейтенант.

– Успеем, – ответил Лещенко, – куда нам деваться? Другого выхода нет. Обязательно успеем. Время-то к вечеру. Ночью наступать не будут. За вечер и ночь окопаемся, зароемся в землю.

– Хорошо бы, – задумчиво ответил командир. – Ты вот что, Лещенко, проследи за всем в своем подразделении. Ты опытный, а у нас большинство новичков. Да и вообще, просьба у меня есть, – лейтенант немного замялся.

– Говорите, все сделаю, что смогу.

– Не мог бы ты, Лещенко, проверить все потом, везде, понимаешь?

– Во взводе?

– Ну да. Я еще толком не знаю, что и как. Теория одно, на практике немного иначе может быть. Или совсем не так, – лейтенант обрадовался сообразительности сержанта.

– Не переживайте, товарищ лейтенант. Все проверю. В конце концов, это и в моих интересах тоже, – сержант улыбнулся. – Немцы-то не будут разбирать, кто хорошо выучил уроки, а кто нет. Без разбора будут бить. А мы им ответим, обязательно ответим.

– Очень на это надеюсь. Только не говори никому. Переживаю. Первый бой все-таки.

– Переживать не возбраняется. Трусить нельзя. Это хуже переживаний. В первом бою человек истинное лицо свое показывает. Кто-то ничего, только суетится много. А кто-то…

Лещенко замолчал.

– Что?

– Да так.

– И все же, говори.

– Бывает и плачут от страха. А некоторые так и бегут просто.

– Видел таких?

– Доводилось.

– И что же?

– Что?

– Что с ними делали, с бегущими?

– А что с ними сделаешь? В бою некогда в обе стороны стрелять. Потому и стреляешь во врага. Бывало некогда останавливать бегущих.

– Часто такое видел?

– Раза три точно.

– И что с ними потом сделали?

– Под трибунал отдавали. Не всех, конечно, воевать-то кто-то должен. По мне, так эффективнее перед строем таких ставить и говорить, как есть – «трус». Парочку таких ставили. Воевали они потом сносно. Если человек с гнильцой, то из него ее сложно вытащить. Некоторые просто ошалели от первого боя, растерялись, потому и побежали, не знали, что делать.

– Думаю, ты прав. Трибунал – это, конечно, наказание, спору нет. А вот перед строем, перед товарищами – это страшнее, как по мне.

– И я о чем толкую.

– Ты вот еще что, Лещенко. Как прибудем, возьми бойцов. Командир роты приказал получить бутылки с зажигательной смесью и противотанковые гранаты.

– Сделаем.

– Еще людей обучить бы немного, если время будет.

– Если время будет, поучим. Пустые бутылки найду. Все успеем, не переживайте, товарищ лейтенант.

– Что-то не получается не переживать, – усмехнулся Краснов.

– Ничего, разберемся со всем и еще покажем, на что способны. Верно, Сенцов? – окликнул сержант бойца.

– Что, товарищ сержант?

– Говорю, покажем немцам, что и как, чтобы знали.

– Так точно, покажем.

– Может песню, товарищ лейтенант? Для бодрости, так сказать, – спросил Лещенко.

– Командуй, сержант.

– Братцы, песню запевай.

Грянула песня «Священная война». Не все бойцы знали куплеты. Но четверостишие про «ярость» знал каждый. И пели. С чувством, со злостью, с патриотизмом.

– А ты что, Хаблиев, слова не учил что ли?

– Не знаю я, товарищ сержант, – виновато улыбнулся и ответил с сильным акцентом Хаблиев. Он был осетин из какого-то дальнего селения, по-русски говорил более-менее сносно.

– Учи-учи, без песни никак на войне, – сказал сержант, похлопав по плечу осетина.

– Я выучу, потом только.

– Когда потом?

– Когда немца первого убью.

– Вот те раз. А если ты его всю войну не убьешь?

– Убью, – упрямо ответил Хаблиев. – Мне отец сказал перед тем, как я ушел. Сказал, чтобы я не позорил род свой. Что если струшу, то знать меня больше не захочет. Так и сказал: «Не возвращайся, если опозоришься». А как не опозориться? Только если медаль или орден дадут. А за песни их не дают.

– Это ты верно подметил. Но ты тогда поторопись с немцем-то, а то война может и закончиться, – засмеялся Лещенко.

– Успею, – сурово ответил осетин. – В первом же бою успею.

– Слово даешь?

– Да, даю. И пусть меня проклянет вся родня, если вру.

– Что ж, обещание хорошее. Желаю удачи.

– Спасибо, товарищ сержант. Не подведу.

Лещенко почему-то опять вспомнил «воробышка».

Прибыв на место, рота Смирнова приступила к созданию фортификационных сооружений. Чтобы грамотно организовать оборону, было необходимо проделать большую и трудоемкую работу. Времени на это могло и не быть, потому сразу же с марша приступили к работе. Краснов, посоветовавшись с сержантом, наметил огневые точки, расположение позиций. Приступили к работе, спешно закапываясь поглубже в землю. Копать было тяжело. Грунт был каменистый, и рытье окопов отнимало много сил. Лещенко, оказав посильную помощь командиру, взял несколько бойцов и отправился получать гранаты и бутылки с зажигательной смесью. Обращаться с ними никто толком не умел, потому лейтенант поручил Лещенко по мере возможностей показать, что и как делать. Потренироваться, если время будет. Первым делом нужно рыть окопы, как можно больше и как можно глубже. Сначала бойцы, роя окопы, то и дело оглядывались в сторону, откуда раздавалась канонада. Все торопились, опасаясь не успеть закончить работу до начала боя. Сперва отрыли одиночные окопы, появилась большая уверенность, люди стали чувствовать себя спокойнее и увереннее. Затем стали объединять одиночные в единую линию, чтобы была возможность перемещаться во время боя, да и не только, будучи скрытыми от огня противника. Первое время работали практически молча. По мере того, как все более явно вырисовывались линии окопов, ходов сообщений, запасных позиций, стал слышен говор и местами даже смех. Люди стали меньше переживать, обретали уверенность, так необходимую для успешного итога боя.

Раздался смех. Смеялись над одним из бойцов. Ему плохо давалось рытье, и он смог отрыть лишь неглубокую ямку. Опасаясь замечания от командира, боец пытался уместиться в своей ямке, но ему это не удавалось.

– Ты для кого такую позицию обустроил? Ты похудеть собрался или мышь вместо себя решил посадить? – смеялись бойцы, видя тщетные попытки бойца уместиться в своем «окопе».

– Он решил только голову спрятать, а зад наружу выставит.

– Стрелять что ли из него будет?

– А то, потому и отказались мы от артиллерии, своя есть.

– Ты ненароком, когда огня давать будешь, своих не постреляй.