…Два дня так прошло, и где-то внутри теплилась надежда, что, может, все кончилось уже, что, может, про меня забыли и решили оставить в покое. Но признавала при этом, что про меня-то они могли бы забыть, а вот про пятьдесят миллионов — вообще-то, сорок восемь тюменцы вложили, так что столько и надо было требовать, денежки счет любят, — никогда. А значит, просто маринуют они меня, ждут, по выражению Бендера, когда клиент созреет.
Был у меня один знакомый, обожал цитировать “Двенадцать стульев” и “Золотого теленка” — причем взрослый уже был: мне было семнадцать, а ему тридцать пять или чуть больше. На студии со мной работал, приставал постоянно и безрезультатно, потому что переспать я готова была с очень многими, но вот для него делала исключение. И так он меня достал тем, что говорил цитатами — своих слов у него не было, кажется, несколько штук только, когда приставать начинал, и то потому, что в творениях Ильфа и Петрова нет подходящих к этому случаю высказываний, — что я два вышеупомянутых произведения просто возненавидела. И, естественно, так ему и не отдалась к превеликому его огорчению.
Настырный был, просто ужас, — и женат при этом на девице, которая тоже у нас работала, но уволилась быстро: нашла зарплату повыше. Я ему все про молодую жену напоминала, а он не отставал — как только останемся вдвоем в монтажной или другой комнате, сразу запирает дверь и начинает хватать. Под юбку залезал, свитер на мне задирал — и видел многое, потому что я белья не носила, — и, кажется, не понимал, почему ему ничего не обламывается. А потом я с тобой начала жить. Поначалу никто не знал об этом на работе, я просто сказала, что от мужа ушла, чтобы объяснить, почему мне Лешик названивает каждые пять минут. И когда то ли на третий, то ли на пятый день, не помню точно, Минька этот опять ко мне полез — ну разве могут серьезного человека тридцати пяти или шести лет все окружающие называть Минькой? — я ему сказала, что пожалуюсь тебе.
Он тебя видел, конечно, ведь ты к нам заезжал, но не знал толком, кто ты и что ты, хотя, как и все, предполагал, — и гордо спросил, при чем здесь ты. И я ответила, что от мужа я к тебе ушла. Только тут его осенило — и больше он ко мне не подходил, хотя цитаты Ильфа и Петрова я еще какое-то время слышала, пока с работы не уволилась.
…Господи, ну я и рассказчик — начинаю с одного, перескакиваю на другое, снова возвращаюсь, потом забегаю вперед. Просто слишком много мыслей в голове, слишком много пытаюсь тебе рассказать, хотя даже диктофона нет, и мысли мечутся, отталкивая друг друга, и вслух ничего не скажешь, только про себя. И еще потому, наверное, что я сейчас в такой ситуации, что… Все, все, пора назад…
Первый факс второго января пришел — в три часа ночи примерно. Я сразу не поняла, только потом уже, позже, когда рассматривала, увидела, что номера сверху нет — ну знаешь, обычно вылезают выходные данные факса отправителя, название компании там, время и номер факса, конечно, а тут — пусто, словно кто-то специально аппарат так запрограммировал, чтобы следов не оставлять. А четвертого вылез второй, точно такой же безликий — и опять в то же время, видно, отправитель рассчитывал, что я сплю по ночам и получу послание только утром.
Охране я сказала, чтобы на звонки не реагировали — не то начнут еще трубки хватать или пытаться разговоры записывать, — потому что ничто мне ни от кого не угрожает, я их без особых на то причин наняла. Думаю, что начальство им и так все объяснило, — но повторила на всякий случай. И когда раздался звонок, я взяла радиотелефон и услышала факсовские сигналы — а мой на автомате, всегда готов к приему. Пошла в кабинет, моля Бога, чтобы это было послание от Корейца, — но это мои пропащие друзья объявились.
“Относительно факса номер один — встреча завтра в 12.00 в “Старом спагетти”.
Тот же текст — компьютерный, только содержание более развернуто. “Старый спагетти” — ресторан такой на бульваре Сансет, бывший склад. Непривлекательный снаружи, но с красивым интерьером. Мы там были как-то с Корейцем, очень давно, когда я выписалась из клиники и он в мотеле жил как раз на Сансете, а я в студии в Беверли Хиллз.
Что ж, объявились наконец — хорошо хоть не надо больше питаться иллюзиями, что они пропали навсегда, не могло такого быть. Помариновали меня и появились, уверенные, что теперь можно дожать, — а может, потому ночью факс посылают, что думают, что я со страхом жду следующего, и не сплю, и теперь всю ночь спать не буду в ожидании завтрашней встречи. А значит, буду еще слабее и сговорчивее. Да нет, ребята, я просто ложусь поздно и вот сейчас как раз и лягу. Хотя на встречу к вам не собираюсь — чтобы уже вы подергались. Думайте, что хотите, — что в страхе мечусь по дому, боясь выйти на улицу, или что тяну время, или что ищу какой-нибудь выход. Мне, в принципе, все равно, что вы думаете, — главное, чтобы не то, что происходит на самом деле. Чем глупее, трусливее и слабее я вам буду казаться, тем лучше. Для меня, естественно.
Улыбаюсь, подумав, что на факс я отреагировала совершенно спокойно — может, даже с облегчением, потому что неопределенность неприятна. А теперь все определенно, даже то, что они ничего не боятся и спокойно назначают встречу в ресторане, не думая о том, что я могу обратиться в полицию или ФБР. Основания на то есть — два факса в моем распоряжении, из которых ясно, что речь идет о вымогательстве. Сумма, правда, слишком велика — любой полицейский заподозрит неладное и подозревать будет того, у кого вымогают. Ну миллион, ну два — куда ни шло, но когда пятьдесят, это значит, что что-то не то. Пятьдесят у правительства можно вымогать, у международной компании — а для частного лица многовато, тем более для частного лица, у которого пятьдесят миллионов есть только на корпоративном счету, а на личном такой суммы не наберется. Последнее ведь никогда не вымогают — вымогают часть от состояния, заранее определяя, сколько сможет отстегнуть человек: чтобы не переборщить, чтобы он не пошел в отказ.
Нет, у меня, конечно, есть и на личных счетах пятьдесят миллионов, ну почти пятьдесят — семь у Яши крутится, почти двадцать в Швейцарии и здесь, в Лос-Анджелесе, двадцать. Тем более что еще пятнадцать Корейцевых в моем распоряжении — те тридцать миллионов, которые остались от тебя, мы ведь их не использовали и владеем ими совместно. Про особняк и клуб я даже не говорю — это недвижимость. Но про те средства, что у Яшиной компании в обороте, и про швейцарские деньги никто не знает — а значит, обратись я в полицию, меня же и заподозрят, хотя бы в том, что я занимаюсь темными делами и скрываю огромные доходы, которые с меня и вымогают. А если просят пятьдесят, значит, прячу я минимум четверть миллиарда. И с левых денег налогов не плачу — а здесь это самое страшное преступление. Если уж Аль Капоне, которого ни за что не могли посадить, упрятали в итоге за неуплату налогов, так о чем тут говорить?
Ладно, я в любом случае никуда обращаться не собираюсь. Пока, по крайней мере. Потому что, если у этих нет никаких доказательств того, что кронинские деньги прошли через Яшу, личные отношения с Бейли мне, возможно, понадобятся. Может, по понятиям чести западло вмешивать в разборку мусоров — но в среде московской братвы это нередко используемый прием, потому что там, где главное деньги, там эти понятия отходят на второй план. Вот и бывает, что одна бригада приезжает на стрелку, а вторая не появляется: вместо нее мусора прибывают, готовые принять представителей противной стороны за ради бога. Бывает, просто компромат подкидывают на конкурентов — да чего только не бывает. В борьбе все средства хороши — вот они в ход и идут…
В общем, я никуда не поехала, разумеется. В смысле — на встречу. А в город специально выбралась в сопровождении своей свиты Приличные такие ребята, ведут себя очень вежливо и предупредительно, что с учетом того, что я плачу, неудивительно, — и с учетом того также, что никаких опасностей, на их взгляд, не предвидится. Скажи я, что мне угрожают, их босс попросил бы с меня куда большую сумму за риск — а узнай, кто угрожает, может, вообще бы не взялся или еще бы процентов на пятьдесят увеличил мою плату. А так живут они спокойно, трижды в день меняются, может, и спят по ночам по очереди. Я как раз после получения второго факса спустилась вниз — думая про себя с улыбкой, что, как всякий очень богатый человек, которому надлежит быть еще и очень экономным, желаю проверить, хорош ли приобретенный мной товар и не обманывают ли меня. Нет, не спят, двое сидят внизу, один на территории.
