Всю осень Оппенгеймер сновал между Лос-Аламосом и Вашингтоном, пытаясь воспользоваться своей внезапной известностью, чтобы повлиять на высокопоставленных чиновников. Он, по сути, выступал от имени всех гражданских научных работников Лос-Аламоса. 30 августа 1945 года 500 коллег Роберта собрались в лекционном зале и постановили создать новую организацию — Ассоциацию ученых Лос-Аламоса (ALAS). В считаные дни Ханс Бете, Эдвард Теллер, Фрэнк Оппенгеймер, Роберт Кристи и другие составили категорическую декларацию об угрозе гонки вооружений, невозможности защититься от атомной бомбардировки в будущих войнах и необходимости международного контроля. Оппенгеймера попросили доставить «документ», как назвали декларацию, в военное министерство. Никто не сомневался, что ее вскоре опубликуют в прессе.
Девятого сентября Оппенгеймер направил донесение заместителю Стимсона Джорджу Харрисону. В сопроводительном письме говорилось, что «документ» был распространен среди 300 ученых и лишь трое из них отказались его подписать. Оппи подтвердил, что, несмотря на то что он не участвовал в составлении декларации, последняя выражает и его личное мнение, и что он надеется на одобрение военным министерством ее публикации. Харрисон вскоре позвонил Оппи и передал просьбу Стимсона отправить им побольше экземпляров «документа» для распространения в государственных органах. Харрисон также добавил, что военное министерство — по крайней мере, пока что — не разрешает его публикацию.
Недовольные проволочкой, ученые — члены ALAS начали требовать от Оппенгеймера каких-нибудь действий. Признавая, что и сам расстроен, Оппи доказывал, что у администрации, видимо, есть на то весомые причины, и призывал друзей потерпеть. 18 сентября он вылетел в Вашингтон и позвонил оттуда, объявив, что «обстановка выглядит довольно хорошо». «Документ» распространили среди членов администрации Трумэна, и Оппи надеялся, что они правильно на него отреагируют. Против ожиданий администрация в конце месяца присвоила декларации ученых гриф «секретно». Услышав, что их доверенный эмиссар изменил свою позицию и поддержал решение на запрет публикации, члены ALAS не поверили своим ушам. Некоторым из них казалось, что чем больше Оппи проводил времени в вашингтонских коридорах, тем безропотнее становился.
Оппенгеймер убеждал их, что изменил свое отношение по серьезной причине: администрация Трумэна готовилась представить законопроект об атомной энергии. Ученым Лос-Аламоса было велено передать, что, хотя общественные дебаты, предложенные в «известной записке», крайне желательны, их необходимо отложить в знак уважения к президенту до того времени, когда Трумэн выступит в конгрессе со своим собственным заявлением об атомной энергии. В Лос-Аламосе просьба Оппенгеймера вызвала жаркие споры, однако руководитель ALAS Уильям Хигинботэм заявил, что «запрет на публикацию документа — вопрос политической целесообразности, мотивы которой мы не в состоянии узнать или оценить». У ALAS, однако, имелся «представитель, который в курсе происходящего и лично знаком с людьми, к нему причастными, — Оппи». Собрание единодушно приняло предложение «поручить Уилли передать Оппи, что мы все твердо с ним заодно».
Честно говоря, Оппенгеймер делал все возможное, чтобы выразить глубокую тревогу ученых коллег о будущем. В конце сентября он заявил заместителю госсекретаря Дину Ачесону о нежелании большинства ученых Манхэттенского проекта продолжать работу над оружием — «не только над супербомбой, но и над любыми бомбами». После Хиросимы и окончания войны такая работа, сказал он, шла «вразрез с тем, что диктовали их сердце и душа». «Я ученый, — заявил он с негодованием одному репортеру, — а не фабрикант оружия». Разумеется, его чувства разделял не каждый. Эдвард Теллер по-прежнему толковал про свою «супербомбу» всякому, кто желал слушать. Когда Теллер призвал Оппенгеймера поддержать дальнейшие исследования по проекту «супербомбы», Оппи резко осадил его: «Я не могу и не стану этого делать». Теллер никогда не забудет и не простит этот ответ.
Трумэн выступил с посланием к конгрессу 3 октября 1945 года, и поначалу ученые восприняли это как обнадеживающий знак. Послание, подготовленное Гербертом Марксом, молодым юристом, подчиненным Ачесона, призывало конгресс к созданию комиссии по атомной энергии с полномочиями регулирования всей отрасли. Писать послание Марксу помогал Оппенгеймер, чего не подозревали даже вашингтонские инсайдеры. Неудивительно, что оно отражало свойственное Оппи чувство насущной потребности в разрешении вопросов как угроз, так и потенциальных выгод, связанных с атомной энергией. Высвобождение атомной энергии, заявил Трумэн, «представляет собой новую силу — слишком революционную, чтобы рассматривать ее в рамках старых идей». Существенным фактором было время. «Надежда цивилизации, — предупреждал Трумэн, — в международных соглашениях, нацеленных, если получится, на отказ от использования и разработки атомной бомбы…» Оппенгеймер уверовал в то, что убедил президента поддержать запрещение атомного оружия.
Хотя Оппи сумел задать направленность послания, он не мог повлиять на сам законопроект, который на следующий день внесли сенатор от штата Колорадо Эдвин К. Джонсон и конгрессмен от штата Кентукки Эндрю Дж. Мэй. Законопроект Мэя — Джонсона был продолжением политики, резко контрастирующей с тоном президентской речи. Большинство ученых посчитали законопроект победой военных. Он, в частности, предлагал ввести большие тюремные сроки и штрафы за любые нарушения секретности. Коллеги были ошарашены тем, что Оппенгеймер публично одобрил законопроект Мэя — Джонсона. 7 октября он вернулся в Лос-Аламос и призвал членов исполнительного комитета ALAS поддержать новый закон. Роберт не растерял личные навыки убеждения и одержал верх. Его доводы были незамысловаты: главный фактор — время, любой законопроект, быстро наметивший юридическое регулирование вопросов атомной энергии внутри страны, расчистит дорогу для очередного шага — международного соглашения о запрещении ядерного оружия. Оппи быстро превращался в вашингтонского инсайдера, покладистого и целеустремленного сторонника администрации, движимого благими пожеланиями и наивностью.
Как следует вчитавшись в текст законопроекта, ученые заволновались. Мэй и Джонсон предлагали сосредоточить всю полноту власти по вопросам атомной энергии в руках комиссии из девяти человек, назначаемых президентом. В ее состав могли входить офицеры вооруженных сил. Ученым грозило тюремное заключение до десяти лет за малейшие нарушения режима секретности. Однако, как и в 1943 году, когда он поначалу согласился с зачислением ученых Лос-Аламоса на военную службу, нюансы и возможные последствия, беспокоившие ученых, не вызвали у Оппенгеймера тревоги. Основываясь на своем опыте военного времени, он считал, что с Гровсом и военным министерством можно поладить. Другие в этом были уверены меньше. Лео Силард был взбешен и поклялся сорвать принятие законопроекта. Чикагский физик Герберт Л. Андерсон написал коллеге в Лос-Аламос, что его вера в Оппенгеймера, Лоуренса и Ферми пошатнулась. «Я считаю, что этих достойных людей обманули — им не позволили взглянуть на текст законопроекта». Андерсон оказался прав. Оппи убедил Лоуренса и Ферми поддержать законопроект Мэя — Джонсона, не получив возможности внимательно его прочитать. Оба ученых вскоре отказали законопроекту в своей поддержке.
Свидетельствуя 17 октября 1945 года перед сенатской комиссией, Оппенгеймер признал, что его выступление было подготовлено «значительно задолго» до того, как он прочитал законопроект: «Законопроект Джонсона — я мало что о нем знаю… он полностью развязывал руки». Оппи знал только, что проект закона помогали составлять порядочные люди — Генри Стимсон, Джеймс Конант, Ванневар Буш, и если «дух этого закона понравился им», то не мог не понравиться и ему тоже. Оставалось найти девять трезвомыслящих людей, кому можно было бы доверить осуществление закрепленных за комиссией полномочий. Когда Оппенгеймера спросили, разумно ли вводить в комиссию военных, Оппенгеймер ответил: «Я считаю, что дело не в мундире, а в том, что из себя представляет человек, который его носит. Я не могу вообразить лучшего администратора, чем генерал [Джордж К.] Маршалл».
