Агент ФБР в Ньюарке предложил прекратить электронное наблюдение за домом Оппенгеймера «ввиду того, что оно может нарушить тайну отношений между адвокатом и клиентом». Гувер ответил отказом. Более того, слежка ФБР не ограничивалась одним Оппенгеймером. Когда престарелые родители Китти Франц и Кете Пюнинг вернулись на корабле из поездки в Европу, Бюро организовало тщательный обыск их багажа сотрудниками американской таможни. Агенты сфотографировали все письменные документы, которые нашли у Пюнингов. Подобное отношение настолько расстроило передвигавшегося в инвалидной коляске отца Китти и ее мать, что обоих пришлось везти в больницу.
Стросс возвел заговор по лишению Оппенгеймера влияния на политику в области атомной энергии в ранг крестового похода во имя будущего Америки. Он заявил главному юридическому консультанту КАЭ Уильяму Митчеллу: «Если дело будет проиграно, программа атомной энергетики… попадет в руки “леваков”. Если это случится, произойдет второй Перл-Харбор. <…> В случае оправдания Оппенгеймера можно будет оправдать любого, сколько бы информации на него ни имелось». Ради спасения будущего Америки, рассуждал Стросс, не грех выйти за рамки обычных юридических и этических норм. Простого разрыва формальных связей Оппенгеймера с КАЭ и прекращения контракта на консультационные услуги Строссу было мало. Стросс боялся, что Оппенгеймер, если его не опорочить, использует свой авторитет и станет ярым критиком политики администрации Эйзенхауэра в области ядерных вооружений. Чтобы исключить такую возможность, Стросс устроил тайное судилище по правилам, гарантирующим нейтрализацию влияния Оппенгеймера.
К концу января Стросс поручил ведение дела Оппенгеймера Роджеру Роббу, сорокашестилетнему уроженцу Вашингтона. Робб семь лет провел в должности заместителя помощника федерального прокурора и пользовался заслуженной репутацией агрессивного судебного юриста, поднаторевшего в проведении беспощадных перекрестных допросов. Он принял участие в процессах по двадцати трем делам об убийстве, большинство из которых закончились осуждением обвиняемого. В 1951 году в роли назначенного судом адвоката Робб успешно защитил Эрла Броудера от обвинений в неуважении к конгрессу. (Броудер называл Робба «реакционером», но положительно отзывался о его юридических способностях.) Политически Робб был консерватором до мозга костей. В число его клиентов входил Фултон Льюис-младший, въедливый правый обозреватель и радиокомментатор. Робб многие годы поддерживал «сердечные отношения» с ФБР и, как докладывали Гуверу, всегда «шел навстречу» агентам Бюро. Пользуясь случаем, Робб втерся к директору ФБР в доверие, похвалив в письме отзыв Гувера на критику ФБР известного борца за гражданские права Томаса Эмерсона, опубликованную в «Йельском юридическом обозрении». Стоит ли удивляться, что секретный допуск для Робба Стросс выхлопотал всего за восемь дней.
Пока Робб готовился к слушанию дела, намеченному на февраль и март, Стросс отправил ему собственные выписки из досье Оппенгеймера, которые могли пригодиться для оспаривания свидетельских показаний, — «На случай показаний доктора Брэдбери», «На случай показаний доктора Раби», «На случай показаний генерала Гровса». Для каждого из этих случаев Стросс снабдил Робба документом, на его взгляд, полностью подрывающим правдоподобность показаний свидетеля защиты. Кроме того, по наущению Стросса ФБР предоставило Роббу обширные отчеты с выводами о деятельности Оппенгеймера, в том числе о содержании некоторых документов, извлеченных из мусорного бака физика в Лос-Аламосе.
Выбрав «обвинителя», Стросс занялся подбором «судей». Дисциплинарная комиссия КАЭ должна была состоять из трех человек. Стросс хотел выбрать таких кандидатов, которые, ознакомившись с прошлыми левыми взглядами Оппенгеймера, усомнились бы в его честности. К концу февраля он решил назначить председателем комиссии Гордона Грея. Грей, ректор Университета Северной Каролины, служил в администрации Трумэна министром сухопутных войск. Стросс знал, что Грей консервативный демократ и голосовал на выборах 1952 года за Эйзенхауэра. Аристократ-южанин, чья семья разбогатела на торговле табаком и владела «Р. Дж. Рейнолдс тобакко компани», понятия не имел, в какую историю вляпался. Он полагал, что работа займет пару недель, после чего Оппенгеймера оправдают. Не подозревая о высоких ставках в игре и личной вражде Стросса к Оппенгеймеру, Грей наивно предложил включить в состав комиссии Дэвида Лилиенталя. Остается только представить себе выражение на лице Стросса, когда он об этом услышал.
Вместо Лилиенталя Стросс ввел в состав комиссии еще одного надежного консервативного демократа, президента корпорации «Сперри» Томаса Моргана. В качестве третьего члена Стросс выбрал консервативного республиканца доктора Уорда Эванса, которого делали пригодным для этой роли две характеристики: его причастность к науке — он был почетным профессором химии Университета Лойолы и Северо-Западного университета — и безупречной историей голосования за отказ в секретном доступе на прошлых заседаниях дисциплинарной комиссии КАЭ. Грей, Морган и Эванс не знали о том, что Оппенгеймер был «попутчиком» коммунистов, и чтение секретного досье должно было их шокировать. С точки зрения Стросса, лучших кандидатов на роль «пустых бочек, которые бы гремели громче всех», невозможно было найти.
В январе начальник вашингтонского бюро «Нью-Йорк таймс» Джеймс Рестон случайно оказался с Оппенгеймером на борту самолета, летящего рейсом из Вашингтона в Нью-Йорк. Они сидели рядом и болтали, однако Рестон потом записал в блокноте, что Оппи «в моем присутствии непонятно почему нервничал и явно чем-то тяготился». Рестон стал звонить знакомым в Вашингтоне, спрашивая, «что стряслось с Оппенгеймером». Вскоре ФБР засекло попытки Рестона дозвониться до самого Оппи.
Оппенгеймера «крайне раздражало», что приостановление действия его секретного допуска могло стать достоянием гласности. Когда он наконец ответил на звонок, Рестон сообщил, что слышал слухи о приостановке его секретного допуска и расследовании КАЭ. Более того, какой-то чиновник передал эту информацию сенатору Маккарти. Оппенгеймер ответил, что не расположен к комментариям. Рестон сообщил, что готовит статью на эту тему. Оппенгеймер все равно отказался комментировать и посоветовал обратиться к его адвокату. В конце января Рестон встретился с Гаррисоном, и они пришли к обоюдному соглашению. Понимая, что статью рано или поздно напечатают, Гаррисон согласился передать Рестону копию письма КАЭ с обвинениями и заготовленный ответ Оппенгеймера. В ответ Рестон обещал подождать с публикацией статьи до объявления о начале работы комиссии.
Подготовка защиты превратилась для Оппенгеймера в жестокое испытание. Он почти каждый день сидел в своем кабинете в Фулд-холле с Гаррисоном, Марксом и другими юристами, готовя черновик заявления и обсуждая тонкости дела. Каждый день в пять вечера он выходил из корпуса и шел пешком через поле в Олден-Мэнор. Нередко юристы шли вместе с ним и продолжали работу до позднего вечера у него дома. «Это были очень напряженные дни», — вспоминала Верна Хобсон. Роберт, однако, сохранял почти невозмутимое выражение. «Казалось, что он хорошо держится, — рассказывала секретарша. — Он обладал поразительной стойкостью, какая часто встречается у людей, победивших туберкулез. Будучи страшно худым, он отличался невероятной выносливостью». Наступила середина февраля, а Хобсон, преданная и очень осмотрительная секретарша, все еще так и не рассказала мужу о событиях у нее на работе. Она чувствовала себя неуютно и однажды попросила Роберта разрешить ей рассказать о его неприятностях Уайлдеру. Оппенгеймер, остолбенев, посмотрел на нее и ответил: «Я думал, что вы давно это сделали».
Оппенгеймер работал над письменным ответом на обвинения КАЭ с «невероятным упорством». Хобсон запомнила, как он «отвергал черновик за черновиком в мучительной попытке достижения полной ясности и правдивости. Даже представить не могу, сколько часов он на это потратил». Сидя в кожаном поворотном кресле, Роберт по несколько минут молча думал, потом черкал пару строк, вставал и, расхаживая по кабинету, начинал диктовать. «Он умудрялся диктовать законченными предложениями и параграфами целый час подряд, — вспоминала Хобсон. — И когда мои кисти почти переставали слушаться, вдруг говорил: “Давайте сделаем перерыв на десять минут”». Потом возвращался и диктовал еще час. Вторая секретарша Роберта Кей Рассел распечатывала скоропись Хобсон через три интервала. Роберт делал правку, после чего Кей перепечатывала текст заново, а Китти редактировала. Наконец, Роберт все проверял еще раз.
