После такого вступления Роберт переходит к главной теме письма — настоятельной просьбе к брату найти «отраду, силу и совет, которые дает хороший адвокат». Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности (КРАД) проводила летом этого года слушания, и Роберт беспокоился о брате, а возможно, и о себе тоже. «С тех пор как мы начали следить за работой комиссии [Д. Парнелла] Томаса, — писал он Фрэнку, — настали трудные времена. <…> Даже история Хисса показалась мне угрожающим предзнаменованием».
В августе редактор журнала «Тайм», бывший коммунист Уиттекер Чемберс, показал под присягой на заседании КРАД, что Элджер Хисс, юрист, сторонник «Нового курса» и бывший высокопоставленный служащий Госдепартамента, состоял в тайной коммунистической ячейке Вашингтона. Обвинения Чемберса в адрес Хисса быстро стали лейтмотивом утверждений республиканцев о том, что «Новый курс» Рузвельта позволил коммунистам проникнуть, подобно червям, в самую сердцевину органов американской внешней политики. В сентябре 1948 года Хисс подал на Чемберса в суд за клевету, однако к концу года в лжесвидетельстве был обвинен сам Хисс.
Оппенгеймер не случайно видел в деле Хисса угрожающее предзнаменование. Если КРАД сумела низложить такую заметную фигуру, как Хисс, то что она могла сделать с Фрэнком, чьи связи с коммунистами были хорошо известны? Роберт помнил, что в марте 1947 года «Вашингтон таймс-геральд» опубликовала статью, обвинявшую Фрэнка в том, что он состоял членом Компартии. Фрэнк необдуманно опроверг это утверждение, хотя оно было правдой. Роберт уклончиво заметил, что Фрэнк «много думал об этом последние годы». Именно в этой связи он мягко посоветовал брату обзавестись адвокатом — и не просто хорошим. Фрэнку требовался адвокат, «вхожий в вашингтонские офисы, конгресс… и главное — редакции газет. Почему бы не остановиться на Герберте Марксе, обладающем всеми вышеназванными качествами?» Роберт надеялся, что охота на ведьм обойдет Фрэнка стороной, но явно считал, что брату на всякий случай следовало подготовиться.
Фрэнку шел тридцать седьмой год, он стоял на пороге блестящей карьеры и проводил революционные эксперименты в области физики элементарных частиц — сначала в Университете Рочестера, потом в Университете Миннесоты. К 1949 году он снискал среди коллег-физиков репутацию одного из ведущих экспериментаторов с высокоэнергетическими частицами (космическим излучением) на больших высотах. В начале года на борту авианосца «Сайпан» Фрэнк отправился в Карибское море, где вместе со своей командой запускал наполненные гелием воздушные шары, несущие специальную капсулу с камерой Вильсона, содержащей пластины с фотоэмульсией, чувствительной к излучению. Поднятые на очень большую высоту пластины регистрировали следы присутствия группы тяжелых ядер. Полученные данные позволили связать происхождение космического излучения со взрывами звезд. После того как шар опускался на землю, металлические капсулы приходилось разыскивать. Фрэнк однажды отправился в поход по джунглям Сьерры-Маэстры на Кубе, где, ликуя, обнаружил одну из капсул на макушке амарантового дерева. Когда еще одна капсула утонула в море, Фрэнк с мелодраматическим пафосом написал, что «совершенно пал духом». На самом деле он любил приключения и свою работу. Если до 1945 года Фрэнк следовал по стопам брата, то теперь шел собственным путем передового экспериментатора.
Как бы Роберт ни тревожился за брата, в душе, очевидно, рассчитывал на то, что его собственное левацкое прошлое отступило в тень под лучами нынешней славы. В ноябре 1948 года портрет Оппенгеймера вышел на обложке журнала «Тайм» вкупе со льстивым очерком о его жизни и карьере. Редакция убеждала миллионы американцев, что Оппенгеймер, отец-основатель ядерной эпохи, «настоящий герой нашего времени». Во время интервью журналу «Тайм» ученый не пытался скрывать свое радикальное прошлое. Оппенгеймер без стеснений объяснил, что до 1936 года определенно был «одним из самых аполитичных людей в мире». Но тут же признался, что страдания безработных молодых ученых и бегство от нацистов его немецких родственников открыли ему глаза на политику. «Я очнулся, поняв, что политика — часть жизни. Я стал настоящим леваком, вступил в профсоюз преподавателей, у меня было много друзей среди коммунистов. Такими вещами большинство людей занимаются в колледже или в старших классах. Комиссии Томаса [КРАД] это не понравится, но я не стыжусь прошлого. Мне скорее стыдно, что я так долго оставался в стороне. Почти все, во что я тогда верил, сегодня выглядит как полная чушь, однако этот период был важен для моего окончательного становления. Если бы не этот запоздалый необходимый урок, я бы не смог работать в Лос-Аламосе».
Вскоре после публикации очерка в «Тайм» старый друг Оппи, иногда оказывавший ему услуги адвоката, Герберт Маркс прислал ему письмо с поздравлениями по поводу «удачной статьи». Маркс, вероятно, имея в виду рассказ Оппи о прокоммунистическом прошлом, заметил: «Ваш “досудебный” пассаж — блестящая идея». Роберт ответил: «Единственное, что мне понравилось, — это выбранное вами место о том, как я заметил возможность, которую давно искал, но не мог найти». Жена Герберта Энн Уилсон (бывшая секретарша Оппи) беспокоилась, что публикация вызовет жесткую критику. Сам Оппенгеймер не мог решить, что об этом думать. «Я страдал от критики, — писал он Герберту, — очень остро одну-две недели, но в итоге пришел к ироничному выводу, что она только пойдет мне на пользу».
Как Оппенгеймер ни надеялся уберечь себя от внимания следственной комиссии, весной 1949 года КРАД начала обширное расследование шпионажа в радиационной лаборатории Беркли. Потенциальной мишенью был не только Фрэнк, но и сам Роберт. Четверо бывших учеников Оппенгеймера — Дэвид Бом, Росси Ломаниц, Макс Фридман и Джозеф Вайнберг — получили повестки, обязывавшие их выступить в качестве свидетелей. Следователи КРАД знали, что разговор Вайнберга со Стивом Нельсоном о ядерной бомбе в 1943 году был тайно подслушан. Хотя улики вроде бы изобличали Вайнберга в шпионаже, юрисконсульт комиссии понимал, что материалы несанкционированного прослушивания суд не примет. 26 апреля 1949 года КРАД устроила Вайнбергу очную ставку с Нельсоном. Вайнберг с ходу заявил, что ни разу с ним не встречался. Юристы КРАД понимали, что Вайнберг лжесвидетельствует, но ничего не могли доказать. Тогда они решили построить обвинение на свидетельских показаниях Бома, Фридмана и Ломаница.
Бом никак не мог решить, согласиться принять вызов и давать ли показания на друзей. Эйнштейн уговаривал его отказаться от дачи показаний, даже если за это посадят в тюрьму. «Возможно, придется некоторое время посидеть», — говорил великий ученый. Бом не хотел прикрываться пятой поправкой к конституции. Он рассудил, что членство в Коммунистической партии не находилось под запретом и поэтому ему нечего предъявить. Интуиция подсказывала ему честно рассказать о своей собственной политической деятельности, но воздержаться от показаний против других. Зная, что Ломаниц тоже получил повестку, Бом связался со старым другом, который в это время преподавал в Нашвилле. Ломаницу пришлось после войны несладко — стоило ему найти приличную работу, как ФБР всякий раз сообщало работодателю, что Ломаниц коммунист, и его увольняли. Будущее не обещало ему ничего хорошего, однако он изыскал средства на поездку к Бому в Принстон.
Двое друзей гуляли по Нассау-стрит, как вдруг из парикмахерской вышел Оппенгеймер. Роберт несколько лет не виделся с Ломаницем, хотя и поддерживал с ним контакт. Осенью 1945 года он написал Ломаницу: «Дорогой Росси! Я был рад получить твое длинное, но очень меланхоличное письмо. Когда вернешься в Штаты и освободишься, приезжай ко мне. <…> Времена сейчас трудные, особенно для тебя, но ты держись — трудности не будут продолжаться вечно. С горячими пожеланиями, Опье». Обменявшись любезностями, Бом и Ломаниц рассказали Оппи о своих злоключениях. По воспоминаниям Ломаница, Оппенгеймер разволновался и неожиданно воскликнул: «О боже! Все пропало. В комиссию по расследованию антиамериканской деятельности включен фэбээровец». Ломаницу это показалось проявлением паранойи.
