И все же у Оппенгеймера имелись веские основания для тревоги. Ему тоже доставили повестку из КРАД, и он установил, что один из членов комиссии, конгрессмен от штата Иллинойс Гарольд Вельде, в прошлом действительно был агентом ФБР и в годы войны проводил расследование в радиационной лаборатории Беркли.
Позднее Оппенгеймер отзывался о встрече с бывшими учениками как о разговоре, длившемся не более двух минут. Он якобы просто посоветовал им «говорить правду», и они ответили: «Мы не станем лгать». Бом выступил свидетелем на слушаниях КРАД в мае и июне 1949 года. По совету адвоката, знаменитого защитника гражданских прав Клиффорда Дурра, он отказался сотрудничать со следствием, сославшись на первую и пятую поправки к конституции. Принстонский университет, где преподавал Бом, сделал официальное заявление в его поддержку.
Черед Оппенгеймера явиться на особое заседание КРАД за закрытыми дверями наступил 7 июня 1949 года. На допрос прибыли шесть конгрессменов, в том числе Ричард М. Никсон (депутат нижней палаты конгресса от штата Калифорния). Считалось, что Оппенгеймера вызывают в роли председателя консультативного комитета КАЭ по общим вопросам. Однако искушенные конгрессмены не собирались расспрашивать его о политике в области ядерных вооружений, их интересовали охотившиеся за атомными секретами шпионы. Предчувствуя недоброе, Оппенгеймер все же решил явиться без адвоката, потому что не хотел выглядеть виноватым. Вместо адвоката он прихватил с собой Джозефа Вольпе, которого заранее представил как старшего юрисконсульта КАЭ. В течение двух часов Роберт демонстрировал дружелюбие и сговорчивость.
Юрист КРАД вначале заявил, что комиссия не намерена ставить Оппенгеймера в неловкое положение. Однако первым же вопросом было: «Вам известен факт, не так ли, что определенные ученые лаборатории радиации являлись членами коммунистической ячейки?» Оппенгеймер ответил отрицательно. После этого его попросили рассказать о политической деятельности и взглядах его бывших учеников. Роберт отрицал, что еще до войны знал о членстве Вайнберга в Компартии. «Он приехал в Беркли после войны, — уточнил Оппенгеймер, — и взгляды, которые он выражал в это время, отнюдь не были коммунистическими».
Юрист КРАД спросил Оппенгеймера о другом бывшем ученике, докторе Бернарде Питерсе. В ответе Роберта отразилась его типичная наивность. Он полагал, что раз свидетельствует на закрытом слушании, его слова не будут преданы огласке. Правда ли, спросил юрист КРАД, что Оппенгеймер сообщил офицерам службы безопасности Манхэттенского проекта, будто Питерс «опасный человек и наверняка красный»? Оппенгеймер признал, что говорил нечто в этом роде капитану Пиру де Сильве, отвечавшему за соблюдение секретности в Лос-Аламосе. В ответ на просьбу привести подробности Оппенгеймер объяснил, что Питерс состоял в Коммунистической партии Германии и участвовал в уличных битвах с нацистами. Потом его отправили в концлагерь, откуда он чудом сбежал, прибегнув к хитрости. Роберт также добавил, что, прибыв в Калифорнию, Питерс «яростно критиковал» Коммунистическую партию как «недостаточно преданную делу свержения правительства [США] насильственным путем». На вопрос, откуда он знает, что Питерс был членом КПГ, Оппенгеймер ответил: «Помимо всего прочего, он сам мне об этом говорил».
По-видимому, Питерс вызывал у Оппенгеймера неприязнь. В мае, за месяц до слушания, когда Роберт участвовал в конференции Физического общества, о Питерсе спросил старый друг Оппи Сэмюэл Гаудсмит. В качестве консультанта КАЭ Гаудсмит иногда проверял дела, связанные с вопросами безопасности. Питерс попросил его узнать, почему его задвигают, поэтому Гаудсмит поднял досье на Питерса и прочитал слова Оппенгеймера об «опасном человеке», сказанные де Сильве. Когда Гаудсмит спросил Оппи, не изменил ли он своего мнения о Питерсе, тот озадачил его, ответив: «Да вы на него сами посмотрите. Разве такому можно доверять?»
Оппенгеймера расспрашивали и о других знакомых. Когда его спросили, являлся ли членом Компартии его старый друг Хокон Шевалье, он охарактеризовал его «как образчик розового кабинетного радикала», заметив, что не имеет точных сведений о его членстве в Компартии. Относительно «дела Шевалье» Роберт повторил версию, которую рассказал ФБР в 1946 году: растерянный, смущенный Шевалье передал ему высказанную Элтентоном мысль о «передаче информации советскому правительству», а он (Оппенгеймер) во весь голос и «в крепких выражениях потребовал не теряться и не связываться с этим делом». Шевалье ничего не знал об атомной бомбе, добавил Оппенгеймер, пока ее не сбросили на Хиросиму. Комиссия не стала уточнять насчет выхода на трех других ученых, упомянутых в версии событий, которую Оппенгеймер поведал Пашу в 1943 году. Роберт попросту сказал, что по поводу информации о ядерных секретах к нему больше никто не обращался.
Оппенгеймер также вкратце отметил, что Росси Ломаниц был уволен из лаборатории и призван в армию из-за «невероятно опрометчивого проступка». Роберт признал, что Джо Вайнберг и Ломаниц были его друзьями и что еще один бывший аспирант, доктор Ирвинг Дэвид Фокс, участвовал в попытке создания профсоюза в лаборатории радиации. Отвечая на вопрос о Кеннете Мэе, Оппенгеймер назвал его «откровенным коммунистом».
Оппенгеймер очень старался угодить. Называл, где можно, конкретные имена. Но когда его спросили о членстве в партии его брата, Роберт ответил: «Господин председатель, я отвечу на заданные мне вопросы. Однако прошу вас воздержаться от вопросов о моем брате. Если они для вас так важны, вы можете задать их непосредственно Фрэнку. Если вы все же решите задать их мне, я отвечу, но я прошу вас этого не делать».
Проявив редкостную предупредительность, юрист КРАД отозвал вопрос о брате Оппенгеймера. Перед перерывом конгрессмен Никсон заявил, что ответы Оппенгеймера произвели на него «потрясающее впечатление» и что он «невероятно рад видеть его на важном посту нашей программы». Хладнокровное выступление Оппенгеймера понравилось и Джо Вольпе: «Роберт, похоже, решил околдовать конгрессменов своим обаянием». После заседания все шесть членов КРАД по очереди пожали знаменитому ученому руку. Неудивительно, что Роберт по-прежнему полагался на свою славу как на защитный барьер.
Оппенгеймер пережил заседание комиссии без малейшего ущерба для себя, но его бывшим ученикам повезло меньше. Через день после заслушивания Оппенгеймера Бернард Питерс предстал перед комиссией всего на какие-то двадцать минут. Питерс отрицал свою причастность к КП в Германии или США, как и то, что его жена, доктор Ханна Питерс, состояла в партии и что он был знаком со Стивом Нельсоном.
Питерс терялся в догадках о том, что Оппенгеймер мог рассказать комиссии днем раньше, поэтому по пути в Рочестер остановился в Принстоне и заглянул к наставнику. Оппи пошутил: «Сам Бог направлял их вопросы так, что мне не пришлось говорить ничего предосудительного». Однако неделей позже свидетельские показания Роберта на закрытом заседании просочились в «Рочестер таймс-юнион». Заголовок вопил: «Доктор Оппенгеймер однажды назвал Питерса “наверняка красным”». Коллеги Питерса прочитали, что он бежал из Дахау с помощью «хитрости» и отзывался о Коммунистической партии как недостаточно преданной делу вооруженного восстания.
Питерс немедленно понял, что может потерять работу. Не далее как годом раньше кто-то из КРАД слил еще одно свидетельское показание, и после того, как «Рочестер таймс-юнион» опубликовала статью под заголовком «Ученый РУ подозревается в шпионаже», Питерс подал на газету в суд. Тяжба завершилась мировым соглашением и символической компенсацией в один доллар. Когда вышла вторая статья, Питерс сразу понял, чем грозит возобновление подозрений. Он немедленно опроверг показания Оппенгеймера, заявив «Рочестер таймс-юнион»: «Я никогда не говорил доктору Оппенгеймеру либо кому-нибудь другому, что состоял в Коммунистической партии, потому что я в ней никогда не состоял. Однако я действительно говорил, что меня восхищает мужественная борьба этой партии против нацизма… и восхищают герои, погибшие в концлагере Дахау». Питер признал, что его политические взгляды по сей день остаются «неортодоксальными», приведя в пример свое твердое неприятие расовой дискриминации и веру в «желательность социализма». Но коммунистом он не был.
