Бруклин с ужасом оглядела стол, на котором стояли подготовленные контейнеры.
– Нэнни, он же правда уезжает утром.
– И что? – Нэнни уверенно складывала коробки в бумажный пакет. – Вы же не спите ночами оба, а тут как раз немного подкрепиться перед дорогой.
– Такое количество убьёт его, а тебя убьют его фанатки. Хочешь быть растерзанной на куски визжащей толпой? Гилберт же никогда не выбрасывает еду. Он будет доедать эти коробки всю ночь и умрёт от обжорства.
Нэнни несогласно мотнула головой и добавила в пакет еще какой-то свёрток. Она души не чаяла в Гилберте и уже много лет выражала это обожание попытками накормить его до смерти. Бруклин всегда от души веселилась, когда видела, как её нарочито строгая, не дающая спуску нянечка растекалась в сладкий елей, стоило ему показаться на пороге. И никогда не могла решить, кто из них вёл себя смешнее – очарованная Нэнни или же Гилберт, смущенный и красный, как непривыкший к вниманию противоположного пола подросток.
– Вот из-за тебя он до сих пор такой худой, что смотреть страшно! – возмутилась Нэнни, когда Бруклин пришлось взять пакет и самостоятельно уменьшить количество продуктов до разумного. Отделив только то, что Гилберт действительно любил и мог есть без опасений, Бруклин бескомпромиссно спрятала оставшееся в холодильник. – Ты что же, не знаешь, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок?
– В случае Гилберта этот путь бесконечен. У него в желудке чёрная дыра; сколько ни корми, до сердца не доберешься.
Гилберт с благодарным поклоном принял из её рук пакет.
– Тебе-то, Брукс, точно не светит. С тобой скорее с голоду помрёшь.
Он галантно поцеловал Нэнни руку и послушно кивал, пока она ерошила ему волосы и наказывала «кушать как следует и обязательно высыпаться». Нэнни никогда не понимала, насколько невыполнимы её такие несложные рекомендации.
Гилберт уезжал без особого желания; Бруклин и спрашивать было не нужно. Обычно он с удовольствием предвкушал интересные роли, с интересом готовился к ним, собирал материал. Он тоже был трудоголиком, а уж если работа ему нравилась, мог вообще уйти в неё с головой, забывая обо всём на свете. Однако сейчас ему предстояли не съёмки: он уезжал на промо-тур нового фильма, шикарной исторической драмы, которая уже собрала несколько почетных наград с уважаемых фестивалей разных стран и обещала быть очередным успехом. И хотя этим проектом Гилберт был доволен и очень его любил, предстоящий промо-тур, очень масштабный, не вызывал у него большого энтузиазма. Бруклин прекрасно понимала его. Работа их теперь сводилась уже не только к актёрской игре, и всё, что прилагалось к контракту, обычно оказывалось гораздо более изнурительным, чем непосредственно съёмки. Гилберт ехал не заниматься любимым делом, а выполнять обязательства. И ехал не с самым лёгким сердцем – Бруклин видела это в том, как он говорит о поездке, как строит планы на приезд, как прощается. Нетрудно было догадаться, почему. Можно было предположить, что он тяготится предстоящими разъездами – но она знала, что путешествовать Гилберт любит, а к масштабной раскрутке фильмов давно привык. Можно было подумать, что ему лень – что тоже было неправдой, потому что работать он любил и умело заставлял себя беспрекословно выполнять всё, что требуется. Можно было растрогаться и связать его нежелание с привязанностью к Бобби, к дому или ещё к кому-нибудь. Но Бруклин прекрасно знала, что на самом деле душа у Гилберта болела почти исключительно о его романе.
И она не знала, чем вызвано сегодняшнее тягостное чувство. То ли она просто сочувствовала, что Гилберта опять отрывают от любимого дела. То ли действительно позволила себе слишком привыкнуть, что по вечерам ей есть, с кем поболтать обо всём на свете.
– Даже не пытайся симулировать и пытаться снова соскочить с дистанции, – Гилберт отнёс к себе в дом Нэннины гостинцы и вернулся уже переодетый. – У тебя ровно две минуты.
– Опять? Нет, Гилберт, я не хочу, – Она вспомнила об их ежедневной борьбе, и решение больше не ныть как рукой сняло. – У меня горло болит, я болею. Нет, правда. Не видишь, как мне плохо? Ооо…
– Не верю ни одному твоему слову. И сигареты тебе не дам.
– А у тебя есть?
– Осталась одна минута, Брукс, или я потащу тебя прямо в одежде.
Недавно они договорились вместе бросить курить, и поначалу вести беседы без привычной сигареты в пальцах было на редкость сложно. Бруклин наверняка бы сорвалась, но обычно мягкий Гилберт, единожды приняв решение, мог быть совершенно несгибаемым, а отставать ей не хотелось. Всё это время, что они отдыхали после фестиваля, Гилберт почти каждый день приходил на ужин, они болтали, а потом шли купаться. Прогрессивный метод борьбы с курением действовал довольно неплохо, и хотя сигареты всё равно снились им по ночам и мерещились везде, где можно, они честно боролись с этим, в том числе ежевечерними заплывами.
Бархатность майской ночи приятно освежала лицо; в свете фонарей вода казалась полосатой. Бросив где-то на газоне обувь, они пошлёпали босиком по траве; ноги у Гилберта были большие и очень белые, и Бруклин всё смеялась, как смешно выглядели на тёмном фоне эти маленькие белые лыжики. Заявив, что больше не в силах слушать, как женщина осмеивает самую интимную часть его тела, он спихнул её в воду, и они весело боролись, пыхтя, как тюлени. Бруклин чаще всего плавала у бортиков, по периметру; Гилберт смешно плескался, носился от берега к берегу, нырял в самой середине и любил играть в воде в догонялки, неожиданно выныривая перед нею или хватая сзади за ногу. Это была одна из тех вещей, за которые она любила проводить время с Гилбертом. Взрослый, умелый профессионализм сочетался в нём с весёлым, безобидным мальчишеством, так что его умением радоваться жизни поневоле заражались даже такие унылые личности, как она.
– Да, – сказал Гилберт как будто про себя, и принялся трясти головой, чтобы вытрясти воду, попавшую в ухо. – Пожалуй, этих спортивных пятиминуток мне будет не хватать.
– Мне тоже, – пожалела Бруклин, выжимая волосы. – Я без тебя не буду купаться. Только с Бобби разве что.
– Да, за тебя я могу быть спокоен. С твоим сыном-амфибией ты без водных процедур не останешься.
Они фыркнули. Её Бобби и правда способен был сидеть в воде часами. Он очень рано научился плавать, и, когда они всей компанией уезжали куда-нибудь на пляж, самой сложной задачей было вытащить его из моря. Он пересиживал в прибое даже самых отчаянных купальщиков, и чаще всего Гилберту приходилось изрядно потрудиться, чтобы изловить его, вытащить за пятки и высоко поднять в воздух с возгласом: «Это не ребёнок, это какое-то водоплавающее!»
– Ну ты в отелях, может, тоже выкроишь себе время на спорт?
– Тебе самой-то не смешно? В промо-туре у меня будут другие виды спорта. Силовое выпрыгивание из постели, например.
–Спортивная ходьба по красной дорожке.
– Бег с препятствиями по аэропорту.
– Скоростное метание автографов!
Они засмеялись и почти одновременно зевнули. Гилберт привычно прикрыл рот ладонью.
– Счастье было таким недолгим, Брукс, – проговорил он безрадостно. – Завтра мне снова вставать ни свет ни заря и бежать куда-то в суету.
– Неужели ты не выспался за это время?
– Издеваешься? Выспаться я разве что на том свете смогу. У меня эти дни выдались самыми рабочими за последний год… – голос на этих словах звучал не в пример бодрее. – Господи, какой был кайф. Так жалко, что закончилось.
Бруклин повернула голову, чтобы увидеть его лицо. Когда Гилберт был доволен тем, как обстояли дела с его романом, он становился как будто на несколько лет младше. Глаза начинали сиять, как у счастливого ребёнка, и он весь светился изнутри.
– Ну как, по-прежнему выходишь на финишную прямую? – Бруклин шутливо оттянула резинку его плавательных шорт, чтобы она щёлкнула его по коже. В отместку он обернул её своим мокрым полотенцем. – А то сколько я тебя ни спрашиваю, как у романа дела, ты каждый раз мне говоришь, что выходишь на финишную прямую.
