* * *

– Вот мы и пришли, – радостно возвестил директор. – Прошу, господин Версо.

Ходьба в туфлях меня сильно измучила, так как, будь они на размер больше, ступни сейчас не кровоточили бы от мозолей. И это несмотря на то, что до концертного зала мы добрались очень быстро. Ловьяди не испытывал никаких проблем с лабиринтным ориентированием. Казалось, и за закрытыми глазами он ни разу бы не ошибся в выборе очередного поворота. А вот мне разгадать этот коридорный ребус никак не удавалось.

– Когда архитекторы планировали это здание, – стал объяснять директор, с плохо скрываемой улыбкой наблюдая за моими неуклюжими передвижениями, – они взяли за основу строение человеческого мозга. Вначале, когда школу только построили, все коридоры в ней были прямыми. Но с течением времени, по мере того как преподаватели привносили в этот дом свои идеи, коридоры стали постепенно скручиваться. Не хочу хвастаться, но здесь успели поработать такие гении, что коридоры порой превращались в непроходимые спирали. Чтобы как-то исправить положение, приходилось вызывать ремонтную бригаду, и они потом неделю шумели своими отбойными молотками, так что занятия мы вынуждены были переносить или вовсе отменять.

– Гении – это вечная проблема, – согласился я, пощипывая свой гладковыбритый подбородок. Жест, характерный для глубоких раздумий, вместе с цивилизацией приходит обычно на смену грубого почёсывания бороды…

– На сегодняшний день здание повзрослело, поэтому перестало расти в ширину и длину и продолжает расти только в глубину. И я считаю это главной своей заслугой: оно мыслит, а следовательно, существует.

Так мило и умно беседуя друг с другом, мы вошли в зрительный зал. Директор указал мне моё место.

– Вынужден Вас оставить, господин Версо, – вежливо извинился он, – но у меня ещё есть обязанности.

«Наконец-то отлепился этот приставучий репей, – выдохнул я, – и каким только ветром принесло его сюда из пустыни?».

Публика постепенно заполняла пустующие кресла, и сливающимися в монотонный гул тихими разговорами создавало знакомую каждому непризнанному гению атмосферу грядущего предвосхищения событий.

      Когда все собрались, стало окончательно ясно, что благодаря стараниям Ловьяди я выглядел абсолютной белой вороной. Все остальные присутствующие были во фраках, и тем удивительнее, что не только представители сильнейшей половины человечества были одеты в эти чёрные перья.

– Господа и дамы, минутку внимания, – на сцене появился конферансье с огромной живой бабочкой вместо галстука, которая каждым взмахом крыльев остужала красное от волнения лицо директора Ловьяди. – Разрешите мне объявить долгожданный школьный концерт в честь нашего нового преподавателя Всемирной истории открытым, прошу любить и жаловать юное дарование педагогики – Эжен Версо!

Хищные взгляды мигом устремились в мою сторону, и гром аплодисментов потряс мои барабанные перепонки. Несколько раз мне пришлось вставать со своего кресла и смущённо раскланиваться, пока по мановению руки концертного распорядителя тишина наконец не была восстановлена.

– Все мы запомним безвременно ушедшую от нас мисс Соул, – продолжил свою вступительную речь директор, – как уважаемого, бесстрашного преподавателя, не пожалевшего собственной жизни во имя науки, во имя торжества истины. И я уверен, что приходящий ей на смену молодой учитель никогда не забудет той жертвы, которая однажды была принесена в искупление всех его будущих заблуждений.

И снова хищные взгляды и гром аплодисментов устремились в мою сторону бурлящим потоком горной реки, намереваясь всей своей силой, сбив с толку, сбить ещё и с ног, чтобы на бешеной скорости понести вдоль извилистого русла, обдирая моё тело об острые камни. В какой-то момент я даже потерял веру: мне представилось, что, после того как они затянут меня в бурлящий водоворот, бессильный, я уже не смогу выбраться на одинокий скалистый берег.

– По многочисленным просьбам коллектива, – ловко манипулируя зрительным залом, Ловьяди тем временем наслаждался моими воображаемыми страстями, – сегодня на концерте прозвучат произведения Шумана и Шёнберга…

Тут он сделал паузу, как будто лично был знаком с вышеназванными композиторами и теперь смутно припоминал их лица:

– …в исполнении обворожительной Марии Солини, нашей всеобщей любимицы и блистательного преподавателя музыки.

Занавес разъехался в разные стороны, обнажив в центре сцены

белый рояль и солистку. При любом удобном случае Ловьяди не упускал возможности бравировать предо мной своим эстетическим превосходством.

На ней было красное концертное платье, не скрывающее гладкие шею и плечи, и с таким глубоким декольте, что оставалось загадкой, как этим розовым пупырчатым соскам, венчавшим маленькие нежные грудки, ещё удаётся где-то прятаться. Разрез был таким острым и глубоким, что я подумал: при необходимости им вполне можно будет вскрыть себе вены или, как минимум, выколоть глаза.

Мария опустилась на круглый стул подле рояля, и её длинные точеные пальцы из слоновой кости с обманчиво хрупким изяществом коснулись чёрно-былых клавиш….

С первых звуков для меня началась настоящая пытка, и не было никаких сомнений, что вынести самое суровое телесное наказание гораздо предпочтительнее, чем эту музыкальную муку. Я горько пожалел, что не захватил беруши, вспомнив, как видел их на тумбочке возле кровати. Мой блуждающий в нервном нетерпении взгляд как на грех увидел директора, который демонстративно заткнул себе оба слуховых канала такими препонами. Ловьяди сочувственно улыбнулся, сделав определённый пасс руками, точно хотел добавить: «Ну я же Вам говорил, любезный, что будет концерт, надо было подготовиться. Надеюсь, Вы же не будете ходить и на свои собственные уроки таким неподготовленным»?

Тем временем параноидальные симфонии плавно сменяли друг друга, приводя всех, кроме меня и директора, в совершеннейший экстаз. Волшебные руки Марии Солини не просто играли, они танцевали балет на клавишах, то мягко кружа, то резко подпрыгивая вверх, чтобы потом камнем броситься вниз и вместе с рождением демонического звука заодно открыть в человеческом сердце бездну, которую никогда и ничем уже нельзя будет заполнить. Разве что ненадолго, и то самым сладким пороком….

Постепенно воля моя слабела, и не знаю, смог ли бы я вообще когда-нибудь вынести это страдание, не будь даже самый лучший музыкант заключён в слабую мерцающую оболочку, вынужденную в один прекрасный момент остановиться.

Когда ужасные звуки стихли и наступила долгожданная тишина, из всех присутствующих аплодировал только директор, остальные слушатели, в полной мере вкусившие древнего безумия, напротив, вытянув шеи вперёд, осклабили свои хищные рты, по краям которых, и это было очень хорошо заметно, текла похотливая слюна.

Солистка, выйдя из-за инструмента, почтительно поклонилась, тут же возбудив в публике что-то вроде глухого рычания. Клокотавший, как зверь, основной инстинкт, обнаруживший в себе силу и ярость, требовал теперь малейшего повода, чтобы сорваться с поводка и вонзить свои острые клыки в несчастную жертву. Поклон как будто обозначился командой «ключ на старт», и в таком положении любое следующее действие неизбежно становилось роковым.

– Замри на месте, – одними губами шептал я оказавшейся в центре внимания исполнительнице, – не двигайся.

Мои потные ладони нащупали в боковом кармане пиджака холодную рукоять пистолета. Усыпив мою бдительность, Ловьяди каким-то образом удалось подбросить оружие, и в сложившихся обстоятельствах я уже не мог отступить, ибо встать на защиту невинной жертвы – есть моё жизненное кредо. Я не позволю этим чёрным хищникам растерзать её.

В это самое мгновение Мария распрямила спину, не послушав моего немого совета, и её длинные золотые волосы откинулись назад. Однако, ещё до того как зрительный зал ожил, успела дважды выстрелить в воздух. Для меня осталось загадкой, как ей удалось спрятать оружие под платьем столь откровенного покроя.