– У Вас все документы с собой? – не оборачиваясь, спросила мужская фигура, подведя меня к широкому старинному столу на массивных резных ножках, в форме хищных когтистых лап, впрочем, абсолютно пустому. На нём не было ни письменных принадлежностей, ни бумаг, ни любой другой канцелярской определённости. Ничего. Ни порождающей печатные буквы машинки, ни точилки для карандашей.

– Разумеется, – то и дело сглатывая сухую слюну, ответил я. Мне уже было не до учтивости.

– Давайте, я посмотрю, – протянул руку голос, наконец обретя человеческую оболочку лысоватого и полноватого мужчины средних лет, одетого в строгий и торжественный костюм похоронного распорядителя.

Нельзя было не подчиниться этому скользкому неприятному типу с пухлыми белыми ручонками, лоснящимися от душистого вазелина. Он буквально заставил меня вложить в эти неестественно ухоженные пальцы только что выданный мне иезуитский диплом и липовый сертификат, дающие, однако, «предъявителю сего» полное право преподавать вышеназванные дисциплины. Странный «незнакомец» сделал вид, будто не заметил подвоха и продолжал стоять предо мной, как сюзерен пред своим будущим вассалом. Сила его была столь велика, что мне пришлось долго бороться с непреодолимым желанием опереться в своём умалении хотя бы на одно колено.

Дешёвый фигляр, которого я уже презирал всеми фибрами своей юной души и плоти, всё никак не мог оставить свои балаганные фокусы в прошлом. В настоящем же он, вальяжно расположившись за столом в кресле, больше похожем на царский престол, целую вечность изучал полученные от меня официальные бумаги. Я в свою очередь раздумывал о том, как бы сделать так, чтобы убраться отсюда восвояси, вернуться в тёплый покой умиротворения и уже больше никогда не покидать его, несмотря ни на какие пророчества.

«Я их видеть больше не могу, тошнит», – попытка моя отпроситься по болезни не возымела обратного действия. Мало того, мне сразу дали понять, что едва не расценили её как проявление слабости. Боже, неужели опять всё сначала?

Самые сокровенные мечты растаяли, как дым, едва вновь раздался этот противный голос:

– Меня зовут господин Ловьяди, я – здешний директор, – он поднялся из-за стола и зачем-то протянул мне свою гладкую навазелиненную и оттого ещё более мерзкую ладошку. – Заранее прошу простить меня за неучтивость. Признаться, я порядком утомился принимать здесь вашего брата.

– Я Вас понимаю, – превозмогая приступы тошноты, мне ничего не оставалось, как только пожать эту скользкую руку.

Сам гладковыбритый хозяин сложившегося положения с укором уставился на мою неопрятную юношескую бородку.

– Да ничего Вы не понимаете! – В тон его навязчивой снисходительности ему бы не помешало махнуть на меня рукой, но он сдержался. Терпения этому господину было не занимать, впрочем, как и мне. – Я уже целую вечность пытаюсь организовать в этом проклятом месте школу, но никак не могу подобрать коллектив. У каждого преподавателя какие-то свои претензии, или, как сейчас принято говорить, нюансы. То одно его не устраивает, то другое.

– Напротив, это вполне понятно, – я отвечал машинально в надежде поскорее покончить с официальной частью, – где мне нужно расписаться?

Директор притих и впервые взглянул на меня с уважительным подозрением. Над внешностью моей он размышлял недолго и, придумав план очередного обольщения, как ни в чём не бывало продолжил затуманивать мне не до конца сформировавшиеся мозги:

– Если Вы, молодой человек, полагаете, что дело только в заработной плате, то глубоко заблуждаетесь! Я плачу учителям огромные деньги, баснословные деньги, они у меня ни в чём не нуждаются и всё равно уходят, чёрт бы их всех побрал! Не понимаю, чего им ещё-то надо?!

– Отдай Богу богово, а кесарю кесарево, – ответил я, в уме листая древний цитатник, предназначенный на все случаи неожиданно подвернувшейся жизни.

– Ха! – с восхищением крякнул или, точнее, «хрякнул» Ловьяди. – По-моему, мы с Вами уже где-то встречались?

– Такое часто приходится слышать, – грустно отшутился я. – Особенно от тех, кто надолго задерживается на одном и том же месте. Называется очень странным словом, «дежавю», кажется.

Директор снова пустился в размышления, теперь горько жалея, что пальцам не за что зацепиться на его гладком подбородке. Из только что стабильного положения он вдруг впал в какое-то нервное тревожное волнение.

– Итак, Вы, господин Версо, закончили католический колледж? – медленно растягивая слова, но уже с другим настроением, стал допрашивать дотошный работодатель.

– Да, – сухо ответил я, хотя мне эта легенда «с христианским прошлым» никогда не нравилась.

– Почему же не захотели стать священником? Не верите в Бога? – хитрые поросячьи глазки Ловьяди забегали из стороны в сторону.

– Верить в Бога в наш прогрессивный век?! – я разыграл истинное удивление. – Помилуйте, директор.

– Но Ваши бумаги? – растерялся было Ловьяди, но потом быстро спохватился и стал оправдываться. – О, я много слышал про эти иезуитские учебные учреждения от коллег! Говорят, что на самом деле в них тайно учат студентов правильно служить дьяволу…

Я демонстративно не отвечал.

– Ведь это он, искусный сочинитель, выдумал все эти сказки, предназначенные для балаганной толпы, про могущественного Вседержителя и его глуповатого сына Иисуса Христа, неизвестно по какой причине распятого на кресте! Я прав? – директор не то чтобы заглядывал мне в глаза, умоляя подтвердить свои досужие домыслы, он буквально их мозолил, натирая до крови.

– Тщеславный маразматик! – захотелось мне крикнуть этому заносчивому господину прямо в лицо, но в который раз приходилось сдерживаться. Сработал этот ненавистный мне принцип всегда и во всём быть выше противника, быть снисходительным, любезным, чуть ли не лебезящим перед этой тварью, самым распоследним клеветником на земле! Боже, где же моя собственная воля?!

– Впрочем, мне абсолютно всё равно, во что Вы верите, господин Версо, – вдруг стал успокаивать меня директор, как будто в самом деле прочёл мои не высказанные вслух мысли. – У нас здесь полная свобода совести, допускается даже вовсе отсутствие оной, но! – и тут он поднял вверх указательный палец с кривым загнутым внутрь чёрным ногтем. – Я хочу предупредить о полном светском характере нашего образовательного учреждения. Здесь мы не впадаем в заблуждения! Никакого бога! Никакой религии! Да здравствует здравый смысл! Это понятно?

Он заговорил так, как будто бы перепутал, что в данный момент предстал передо мной директором школы, а не главврачом психиатрической клиники. Конечно, я бы мог ему об этом напомнить, но не хотелось дерзить «начальству» в первый рабочий день, к тому же выпавший на високосную субботу. Да и зачем эти бесконечные, ни к чему не ведущие споры?! Они давно мне до смерти надоели.

– По моему скромному мнению, уж лучше быть здравомыслящим нигилистом, нежели религиозным фанатиком, – Ловьяди никак не желал угомониться. – Кстати, кто были Ваши родители?

– О только не это! – взвыл я от боли.

– Неприятные воспоминания? – Ловьяди делал вид, что задаёт вопросы, следуя анкете, но мне-то хорошо было известно, что он просто издевается.

– Мне тяжело об этом говорить, – и я нисколько не лукавил, потому что в моём понимании это была абсолютно пошлая история.

– Они ещё живы? – дознаватель мой сладострастно заёрзал на своём престоле, как будто оседлал любимого конька.

– Они давно на небе, – строго предупредил все дальнейшие расспросы Ловьяди мой раздраженный голос. – И всё что я помню о родителях, так это их непреодолимое желание увидеть меня в один прекрасный день Великим учителем, взобравшимся на гору и раскинувшим руки-крылья над этим миром в надежде спасти его от катастрофы силой одного только слова.

Директор даже прослезился от такой моей откровенности:

– Надеюсь, они будут гордиться Вами, молодой человек. Что же касается меня, я заверяю Вас, что употреблю все свои знания и умения, все свои способности и связи, чтобы эта светлая мечта двух некогда любивших друг друга сердец наконец-то осуществилась.