Скрижали на стеллажах одобрительно застучали в мою поддержку. Некоторые из них настолько прониклись пафосом речи, что едва не искрошили друг друга в песок.

Недовольный тем, что тайна его каменных сокровищ оказалась раскрытой, Ловьяди спрятал свои глазки в пол, давая понять присутствующим, что сердится, и оттого нервно пощипывал навазелиненные ладошки. Ему требовалось время, чтобы обдумать очередной ход, поэтому и продолжал давить на старика:

– Вы, господин Оникул, не справились со своими прямыми обязанностями!

– Это моя вина, господин директор, – определённые правила приличия диктовали мне такое условие поведения среди людей, при котором в любой ситуации необходимо было вставать на защиту слабых и угнетаемых. – В библиотеку я проник с единственной целью – получить учебники для подготовки к занятиям. Давайте формуляр, господин узник совести, так и быть, оставлю Вам свой автограф.

Марк Оникул было потянул ко мне обе руки в знак признательности за то, что я отвёл от него несправедливые обвинения, но Ловьяди в раздражении грубо оттолкнул его от меня, куда подальше вглубь библиотечных застенков. Ему было нестерпимо наблюдать за моим очередным триумфом, поэтому он надул щёки и дважды выстрелил в воздух:

– Это возмутительно! Это возмутительно! В нашей школе не существует учебников, мы здесь ни много ни мало спасаем леса от вырубки.

– Хорошо, господин Ловьяди, – у меня не было необходимости возражать. – Вы, как всегда, правы, ни учебников, ни хрестоматий – ничего такого мне не потребуются, всё, что нужно моим чадам, я знаю наизусть.

– В таком случае прошу, – и уязвлённое самолюбие директора указало мне новый путь. – Я провожу Вас в Вашу комнату.

                              * * *

В пространствах бесчисленных коридоров Ловьяди как-то очень быстро пережил первые неудачи, наверное, ему помогли в этом предприятии родные стены, от которых, впрочем, кое-где уже отваливалась штукатурка. Но директор не обращал внимания на возникшие шероховатости, ибо вновь взялся за своё любимое занятие, за демагогию.

– Это к лучшему: литературу мы немедленно заменим историей! Хватит витать в облаках пустого вымысла, пора крепко взяться за наши корни, за неопровержимые факты, не правда ли? А то погрязли в мифах, как в болотной трясине, ноги не поднять. Каждый балбес, мало-мальски знающий грамоту, позволяет себе сочинять какие-то небылицы. Не проверив факты, не опросив живых и мёртвых свидетелей, не согласовав публикацию даже с собственной совестью, претендует, видите ли, на оригинальное мнение. Скажите, пожалуйста, какие амбиции! А что нам, школьным директорам делать в такой щекотливой ситуации? Нельзя же в самом деле отдавать образование детей на откуп этим демагогам! Этим популистам! Этим шарлатанам! Этим языкастым критиканам! Этим прохвостам без стыда и совести! Вы согласны, господин Версо?

– Прошу заметить, никаких контрактов я подписывать не буду. – Надо было спасать оратора, пока тот не захлебнулся собственной речью. – Не хочу оставлять никаких письменных свидетельств о своём пребывании ни в вашем «милом» заведении, нигде бы то ни было. И так обо мне уже достаточно лжи.

– Об этом я и толкую, господин Версо, – не снижая темпоритма, переключился директор, – но и Вы меня поймите, если вдруг какая проверка, мне не поздоровится.

– Никаких кредитных карт, и серая зарплата в конверте меня вполне устроит, – подытожил я свои условия поступления на работу.

– Господин Версо, – Ловьяди жаждал продолжить спор, но его неиссякаемый фонтан заткнула музыка, ужасная классическая музыка. Противные звуки донеслись до моих бедных ушных раковин откуда-то с потолка или из-под пола, сразу было не разобрать. Они проникали и сквозь стены, предвестники безумной гармонии, лезли, словно черти в неосвящённую церковь!

– Что это? – в негодовании заскрежетали мои зубы.

– Репетиция! – не без гордости объявил директор. – Сегодня вечером у нас концерт в Вашу честь, господин Версо.

– Право, не стоит…

И тут же моя попытка улизнуть в тень от надвигающейся публичности была немедленно пресечена.

– У нас существуют вековые традиции, – настаивал Ловьяди. – Знакомство с коллективом, непринуждённое общение, нам всем этого здесь не хватает. Вот сюда, пожалуйста…

Наконец мы свернули с пути бесконечного коридора в какую-то приоткрытую дверь, и надёжная звукоизоляция прекратила мои мучения.

– Ваша комната, – познакомил нас с уютным помещением директор. – Прошу любить и жаловать. Не стесняйтесь, у нас всё по-простому. Кубическая форма, стол, стул, кресло, кровать, ночная лампа, ночная ваза…. Шучу-шучу, вот туалет, имеются ванная для купания, душ для экстренного омовения. Окон нет, ну и не надо, зато никто подглядывать не будет. Довольны? Вот и хорошо, переодевайтесь, и на концерт, а то мы уж опаздываем.

      По версии Ловьяди вечер должен был наступить незамедлительно.

– Вы не даёте мне опомниться, господин директор, – пожаловался я.

– Нет времени на раскачку, – оправдывался директор, – в нашей школе жизнь проносится в бешеном темпе: сегодня ты – преподаватель, завтра – труп. Ха-ха, снова шутка, господин Версо. Без чувства юмора в нашем деле нельзя. А если серьёзно, то дело обстоит вот как: сегодня ты – преподаватель, завтра – старший преподаватель, послезавтра – заведующий учебной частью, а к концу недели, чем чёрт не шутит, – и директор!

– Чёрт, возможно, и не шутит, – ответил я тоже самым серьёзным тоном, оглядывая служебное жилище.

Улыбка тут же сошла с лица Ловьяди, упала на пол и закатилась под стол.

– Не переживайте так, господин директор, – попытался успокоить я пострадавшего растеряшу, – у меня нет ни малейшего желания подсиживать Вас. Каждый должен заниматься своим делом, Вы согласны?

– Полностью, – вежливо поклонился мой неотступный провожатый и одним ловким движением руки сначала выудил из-под стола, а затем вернул себе предательскую улыбочку на место.

– Ну так идите, – указал я Ловьяди на дверь.

– Куда? – спектакль продолжался.

– Заниматься своим делом, – вторично указал я последнему на выход. – А я с Вашего разрешения буду заниматься своим!

– Простите, господин Версо, но в данный момент у нас с Вами общее дело, – несмотря на все мои старания, директор не желал предоставлять никакой свободы: ни действия, ни мысли, ни совести, – фортепьянный концерт, а на концерт нельзя идти в сутане.

Он не постеснялся даже раздеть меня, вмиг избавив от иезуитской оболочки:

– А где наш отличный английский пиджак? А, вот же он в Вашем шкафу, обратите внимание. Прошу, осваиваете смелее достижения цивилизации, мой юный друг, не стоит противиться. И обуйтесь, в конце концов, в пику прогрессу ходить босиком – это вызывающе, существуют же правила. Иначе, какой пример Вы будете подавать детям? Ну, право, неудобно.

Только ради любопытства я сунул ногу в ботинок.

– То же самое, что попал в капкан, – доложил я свои ощущения.

– Неслыханный моветон, – Ловьяди в негодовании всплеснул руками. – Сначала носки!

И тут же начал нянчиться со мной, как с маленьким ребёнком:

– Вот так, эту ножку сюда, завязываем на бантик, носовой платочек на всякий случай и не забудь сходить пописать перед концертом, я не хочу потом позориться, бегая с тобой через весь зрительный зал в тёмный уголок справлять нужду.

– Здравствуй, богомамочка, – с улыбкой ехидны обратился мой рот к директору.

Тот вздрогнул, и я даю руку на отсечение, что чуть не перекрестился. Нельзя было упускать такого шанса: я схватил Ловьяди за правое запястье и насильно начертил крест перед его физиономией. Свинья завизжала так, как будто её уже режут, и бросилась вон из моих апартаментов.

Я не без удовольствия от только что содеянного крутился перед зеркалом, привыкая к новому внешнему виду. Просто шик!

– Бритва в ванной комнате, безопасная, три лезвия, – голос Ловьяди поскрёб за дверью. – Туалетная вода на туалетном столике, шампунь от перхоти на полке, пилочка для ногтей там же, где такие маленькие щипчики, это чтобы удалять торчащие волоски из носа, сначала немного щекотно, но потом привыкаешь и без этого уже не представляешь своего существования. Брови тоже желательно слегка пощекотать, и поторопитесь, господин Версо, концерт в Вашу честь скоро начнётся. Некрасиво опаздывать.