– Вот чего ты Добился своей любовью! Из нее получилась никудышная мать.

Грагас закричал на деда, гоня его прочь. Успокаивая Линну, пел ей зябкой ночью:

– Посмотри, дорогая моя, какой он красивый – в необычном палевом яйце. Наверное, наш сын будет очень счастливым…

Когда появился на свет Гусенок, старик Дирливангер соизволил приковылять к гнезду и, одобрительно поскрипев широким клювом, сказал:

– Весь в меня. Можешь назвать его Оскаром. Мне нравится это имя.

– Хорошо, дедушка, – обрадованно ответила Линна, – мы так и сделаем. Дирливангер не удостоил гусыню ответом, лишь с легким пренебрежением оглядел ее полысевшие брюшко и бока – ведь Линна выщипала со своего тела много пуха для гнезда, чтобы Гусенок ни в коем случае не замерз северной ясной ночью…

Грагас гордился сыном. Он сам водил его к воде, учил отыскивать самые сочные корешки, редкие зернышки на холодной почве. А Гусенок был совершенно счастлив! Он быстро подрос, свободно плавал, играл с ровесниками, которых вокруг было великое множество – клан Дирливанге- ра насчитывал больше ста птиц. Когда вылиняла стая – к концу июля – Гусенок впервые поднялся на крыло. Полет пьянил его все больше с каждым днем. Звеньевые командиры учили молодежь сбиваться в клин, уходить от опасности, следуя командам разведчиков, искать места для кормежки. В начале сентября старый Дирливангер забеспокоился – ночью мороз сковывал их озерные заводи коркой хрупкого льда.

– Пора в путь, – сказал он как-то утром. – Мы полетим через страны, где был счастлив дед моего деда. Я покажу вам Балтийское море и тучные пшеничные нивы Польши.

– Зачем так далеко, Дирли? – брюзгливо спросил командир разведчиков, одноглазый Отто, – летим назад через Беловежскую пущу.

– Нет! – резко гаркнул Дирливангер, – чувствую, это мой последний полет. Хочу пролететь над галицийскими полями, Друзья…

Возражать ему никто не посмел. Перелет был непростым. Гусенку тяжело пришлось над свинцовой Балтикой, где на Дне мелководных фиордов видны Дремлющие остовы железных кораблей. Они летели уже над башнями Дрездена, и Дирливангер хрипло крикнул, поравнявшись с Гусенком:

– Собери свою волю, правнук! В этом городе людям тоже было страшно, когда британские вороны, прилетевшие сюда с башен Тауэра, сравняли с землей величие их предков с помощью огня и стали.

В Польше уже заканчивали убирать зерно. Красные букашки тракторов объезжали последние квадратики желтых посевов, когда стая нашла пойменное озерцо в излучине крошечной речки. Быстро падали осенние сумерки, и разведчики с трудом разглядели небольшую стайку сородичей на самой окраине поля, рядом с водой и укромным перелеском.

– Садимся, безопасно! – Дирливангер с облегчением заложил вираж, но Отто-разведчик упрямо крикнул:

– Сначала проверю, Дирли! Не спешите!

– Там наши, отец! – радостно пропел Гусенок. Силы у него были на исходе. Ему очень хотелось ополоснуться в озерце и побегать по мягкому скошенному полю. – Я полечу в разведку с дядей Отто!

– Подожди, малыш! – крикнул Грагас, но было поздно.

Пара разведчиков и за ними несмышленый Гусенок плавной дугой опустились на поле. Собратья на опушке шевелили крыльями в сумерках, тихонько переговариваясь.

– Безопасно! – крикнул Гусенок в небо и радостно увидел опускавшуюся стаю.

Отто же прислушался к разговорам чужих гусей и вдруг, что-то поняв, помчался, хлопая крыльями, на взлет с отчаянным воплем:

– Назад! Это ловушка!

Гром ударил со всех сторон. Первым погиб старый Дир- ливангер, приняв сухой грудью заряд дроби. Гусенок совершенно растерялся, ему было очень страшно. Кругом падали собратья, а он все бежал по полю и не мог оторваться от земли. От ужаса он потерял направление и мчался прямо на выстрелы.

– Сынок! – кричал ему с неба отец, – мой Оскар, я здесь!

Но Гусенок ничего не слышал. И когда мать, молчаливая гордая Линна, резко снизившись, хлестнула ему по шее раскрытыми крыльями, он наконец-то повернул назад. В Линну попала всего одна дробина – прямо в заботливое сердце. Грагас вполне мог улететь. Его ждала теплая Сицилия, а дальше – щедрая долина Нила, но Линна умерла, и Грагас помчался вниз, потому что жизнь без нее была ему не нужна. Свою порцию стали он получил уже на земле, рядом с распластанным телом возлюбленной.

А Гусенку перебили крыло, и в испуге он долго метался в кустах, пока его не вытащил к ногам охотников ушастый добрый спаниель.

– Гляди, Вацлав, живой гусь! – толстый усатый человек осторожно вынул Гусенка из слюнявой пасти собаки, – э, да это молодой гусенок! Свернуть ему шею, панове?

– Нет нужды, Янек, – отозвались из темноты, – стаю целую набили. Отвези Юльке, пусть порадуется дочка. Поселишь его с курами – и всех делов…

– С курами нельзя, – возразил Янек, – да сочиню ему жилище. Живи покуда, голенастый.

Спаниель лизнул Гусенка в раненое крыло и доверительно шепнул мягким старческим голосом:

– Повезло тебе, птица. Юлька наша – золотая девочка.

На приусадебном дворе пана Янека все обитатели жили дружно. Несколько особняком держался черный надменный петух, но и он иногда высказывался:

– На твоем месте я бы не стал обольщаться, Гусенок. Тот факт, что наш пан сразу не свернул тебе шеи, ничего не значит. Вот увидишь, заколют тебя на Рождество или же оставят на следующую осень, чтобы жирка нагулял…

Спаниель сердито обрывал:

– Не городи чушь, гребешок! Скорее уж из тебя сварят похлебку, кур топтать давно ленишься…

Толстомордый кот лениво поддакивал петуху с заборного столба:

– Ты, пес, молчал бы. Еще с удовольствием закусишь косточками Гусенка.

Только вмешательство Юльки – худенькой малышки в пестрой косыночке – останавливало звериную свару.

– А ну, прекратите немедленно! Никого есть не будут. В магазине полно продуктов. Что еще за глупости?..

Гусенка удивляло сначала, что девочка понимает язык птиц и зверей, но потом кот разъяснил с почтением:

– Юлька наша – особенная. Сердце у нее – будто первый весенний цветок, и в нем полно теплого солнца…

В конце зимы пан Янек собрался подрезать Гусенку только что зажившее крыло, чтоб не убрался куда подальше весною. Но Юлька твердо его отстояла, хоть и лукавила, конечно:

– Не улетит он, папа! Крыло срослось неправильно, даже на забор вспорхнуть не может.

Янек постоял с ножницами в задумчивости, пока не вступилась мать Юльки – печальная пани Лена:

– Оставь гуся, Ян. Малышка его жалеет, – потом она присела перед девочкой, прижала ее головку в косынке к себе и залилась слезами, – Юленька моя, доченька! Как мне Бога молить, чтоб помог?..

Гусенок очень подружился с девочкой. Они проболтали всю долгую зиму. Юлька делилась, как часто ей приходится ездить к лекарям, но теперь ее отпустили до лета. Сказали – больше не надо пока.

– А еще, Гусенок, они сказали – косички мои отрастут! – она смеялась, стаскивая с головы в реденьком белесом пушке старую пеструю косынку.

Гусенок же, в своем горе, рассказывал про мать и отца, а еще – про старого Дирливангера.

– А зачем вы летели сюда? – спрашивала Юлька, – наша деревня – Бжезинка. Что тут особенного? Есть рядом только одно нехорошее место, за тем холмом, внизу. Там много каменных домов, высокие трубы и старая железная дорога.

Гусенок не знал, что искал тут старый вожак. Тосковал по Грагасу и Линне, по убитым друзьям. Девочка утешала:

– Не печалься, Гусенок! Придет весна, снег убежит прочь, и мы с тобой отыщем в лесу мою тайную полянку с подснежниками. Ты знаешь, когда наступает весна, мне становится не так больно. Я радуюсь. Мама говорит, это называется – Счастье!

Гусенок думал – а какое оно, Счастье? Наверное, как теплый живот мамы Линны, как прозрачная прохладная вода в жаркий день, как первый полет?..

Весна пришла не с тихой оттепелью, а с порывистым западным ветром, стремительной капелью и плавящим снег дождем. Гусенок волновался от налетающих порывов урагана, в сердце его росла тревога. Он громко кричал, звал Юльку, но ей стало совсем тяжело, и только однажды почерневшая от горя пани Лена вынесла девочку на крыльцо.