– Возможно, замужняя дама была не против оказаться соблазненной?

– Да, не против. Возможно, замужняя дама только и ждет, чтобы ее соблазнили.

Лицо Марека запылало. Он не ожидал, что Каролина окажется столь прямолинейной, но это еще сильнее пробудило его вожделение. Когда женское проявление страсти облагалось общественным табу, такие слова вызывали скорее страх и торможение, но только не у него.

«Она подразумевает меня? – подумал он. – Или имеет в виду любого мужчину?»

Урок рисования ненадолго продолжился в тишине. Только грифель в руках отрывисто шуршал по холсту, и можно было услышать тяжелое и напряженное дыхание молодых людей.

– Почему вы молчите? – прервала молчание Каролина. – Скажите, что вы обо мне думаете.

– А что я должен о вас думать?

– Ну, например… что я грязная и испорченная.

– Я так не думаю, – покачал головой Марек.

– Зато я так думаю.

– И каково это: самостоятельно ставить на себе клеймо?

– Забавно. Тебе не так больно слышать, что ты распутна, когда сама давно так считаешь.

– А вы уверены, что вы распутны?

– В мыслях – безусловно. На деле – нет.

– Никто не несет наказания за мысли.

– Это вы где такое вычитали?

– Это фраза на латыни. Выражение крылатое.

– Откуда вам знать латынь? Вы простой художник.

– Я хватаюсь за любую возможность в этой жизни.

– Попасть в этот дом – тоже своеобразная возможность?

– В какой-то степени.

– Значит, вы здесь не только потому, что очень хотите кого-то научить рисовать?

– Я вообще не хочу вас учить рисовать, Каролина, – внезапно отбросил ее руку Марек. – Я считаю, что таким вещам научить невозможно – они идут прямиком из сердца. И если там пусто, то ничего и выйти не сможет. Это талант, дар: вы либо можете, либо нет. Посмотрите, – он постучал пальцами по холсту, – я объясняю вам, как сделать пропорциональный контур, но как только отпускаю вашу руку, все идет вкривь и вкось.

Каролина понимающе кивнула.

– Я знаю, что плохая ученица и неумеха. Я вообще сомневаюсь, что чему-то научусь в этой жизни, не только рисованию. Благодарю за честность! Вы не такой лицемер, как другие.

– Простите, – он испугался, – я не хотел вас обидеть, не понимаю, как это вырвалось.

– Не за что извиняться, вы сказали то, что думаете. Вот что, Марек – говорите мне «ты».

– Хорошо, Каролина.

– Я видела в театре некую картину, подписанную Мареком Г. Она называлась «Видение». Признаться, она так тронула меня, до глубины моего черствого сердца, что я чуть не разрыдалась посреди холла. Словно с меня счистили острым ножом внешнюю затверделость, и открылось нечто живое, пульсирующее. Я знаю, что это твоя картина: я поняла это, как только тебя увидела. Только ты мог ее нарисовать. Я даже смею думать, что ты рисовал именно меня.

– Почему тебя? – смутился Марек.

– Потому что так выглядит моя душа.

– Душа?

– Душа.

Она в порыве вскочила со стула и впилась поцелуем в его губы, схватившись за воротник его кафтана. Марек беспомощно замахал руками в воздухе, но скоро сдался, прижав ее голову к своей. Кафтан упал на немного пыльный пол; осталась только рубашка. Не разнимая поцелуя, они прошли несколько шагов и опустились на диван. Следом к кафтану полетела заколка из прически Каролины. Ее темные кудрявые волосы рассыпались по плечам. Марек спустил ниже рукава платья с и так глубоким декольте и принялся целовать ее шею. Она засмеялась, то ли от щекотки, то ли от переполнявших тело и душу эмоций. Но вдруг Каролина неожиданно для обоих грубо схватила его за волосы и оттолкнула от себя. Марек не был готов к полету вдоль дивана и слегка стукнулся о его мягкое ребро затылком. Он растерянно посмотрел в глаза Каролине. В них сквозили испуг и отчаяние. Она тяжело дышала; трясущимися руками натянула платье, как было, уронила голову в ладони и горько разрыдалась.

– Каролина?..

– Оставь меня, оставь! Ты такой же, как и Франтишек! Вы ничем друг друга не отличаетесь, только лица разные, я про всех вас!

– Кого – вас?

– Вас! Покупателей и соблазнителей девушек!

Марек вздохнул и легонько стукнул кулаком по дивану. Поведение Каролины его обескуражило и совсем запутало. Еще четверть часа назад она кокетничала и флиртовала с ним, теперь же обрушила на его голову упреки.

– Ты сначала выпытывал, насколько я распущена, а потом сам принялся за меня! Что, с такой уже не убудет, правда? Я все равно испорчена! – она продолжала плакать. – Я испорчена тем, что сплю с человеком, который мне отвратителен! И это почему-то моя вина, а не его, что он не видит, как я его ненавижу!

Марек сообразил, в чем дело, и принялся утешать подругу.

– Я думала, что ты видишь мою душу, – закончила рыдать Каролина.

– Но я знаю тебя совсем недолго.

– Я знаю тебя не больше. Тогда почему я вижу твою?

– И что ты видишь? – ему стало интересно.

– То, что ты мог быть чище и лучше. Но почему-то стал темнее, – потерянно объяснила Каролина. – А еще, ты здесь не просто так. Я чувствую, что кто-то подстроил твой визит. И это не Роберт. Кто-то хотел, чтобы ты попал в наш дом. Зачем? Что тебе нужно?

Марек почувствовал, как его шея покрывается испариной.

– Твой ответ дал мне понять, что ты совсем меня не знаешь.

– Ты стараешься вызвать во мне влюбленность и страсть к тебе, но не ради меня самой. Меня пугает это. Я ведь знаю, что меня невозможно любить, – ее голос звучал обиженно и безнадежно.

– Нет, ты ошибаешься.

Марек с нежностью заправил ее локон за ухо, а затем прикоснулся губами к безвольно ослабшей кисти Каролины. Она несколько мгновений наблюдала, как он задумчиво поглаживает ее пальцы своими. Кожа его вдруг показалась ей ледяной, и она, отняв руку, выбежала прочь из комнаты, оставив юношу наедине со своими мыслями. Художник еще какое-то время растерянно смотрел, как в последних лучах солнца медленно кружатся небольшие пылинки вековой трухи Квиливитра.

Поздно вечером, уже плавно перетекающим в ночь, когда семья Лишек собиралась в Большой Башне к ужину, произошел инцидент, неприятный для одних, необъяснимый для вторых и вовсе не удивительный для третьих. Так, все уже спустились в столовую, один только Марек опаздывал, и пятно из его ярких одежд никак не появлялось между колонн дверного проема. Его, разумеется, тоже приглашали ужинать с хозяевами, раз решили принять, как гостя. Теперь для экономии ставили не так много свечей, и столовая начала казаться угрюмой. Впрочем, такой она выглядела и днем, ведь ее окна выходили на северную сторону, откуда лучи солнца практически не могли заглянуть в помещение.

Каролина настолько нервно и заметно для других теребила юбку своего нежно-сиреневого платья, что старой графине пришлось тихо сделать ей замечание. Но она даже не расслышала ханжеский шепот свекрови, потому что ее тревожило отсутствие Марека за столом. Ей казалось, что художник намеренно не появляется, давая понять, что сегодняшнее занятие рисованием стало поворотной точкой в их отношениях. Вдруг он решит обо всем рассказать Франтишеку? Тогда она погибла! Но больше всего ее испугала вероятность никогда больше не увидеть Марека. Быть может сейчас, когда она садится ужинать, он решил бежать прочь из замка, подальше от ее пылкой и непоследовательной любви, и уже пришпоривает коня по пути в Брно. Сомнения ее рассеялись – внезапно он, переодетый и причесанный, показался в столовой. Каролина немного выдохнула и уставилась на графин, стоящий прямо перед ней на столе, чтобы не встретиться с ним взглядом.

– Мы всегда жили и воспитывали наших детей в атмосфере любви к Богу и преклонения перед Ним, – начала Аннета. – Увы, нынешняя жизнь во многом отдалила людей от Создателя, но есть те вещи, которые мы неукоснительно должны соблюдать изо дня в день. Например, я вижу, что мы самонадеянно пропускаем молитву перед пищей, а церковь посещаем уже не каждое воскресенье. Нам нужно вернуть эти простые ритуалы любви к Богу в каждодневный обиход.