— Бог послал, — удовлетворенно улыбнулся прокурор. — Ну что скажете, гражданин Копытов?

Когда Федор, запыхавшись, возвратился в дом, прокурор уже разглядывал разложенные на полу вещи, которые они так упорно искали. Вместе с вещами из дома Копытовых были изъяты обоюдоострый кинжал и сапожный нож, а также все огнестрельное оружие и боевые припасы к нему.

Копытовы — отец и сын — были арестованы.

Переломов большую часть изъятых вещей опознал, они принадлежали Петренко. Но дальше этого дело не продвинулось. Копытовы стояли на своем: ничего про Петренко не знаем, уехал, и все.

— А вещи?

— Вещи оставил на хранение.

— Зачем вы их прятали?

— Боялись, что кто-нибудь украдет.

— Почему же отрицали, что у вас имеются вещи Петренко?

— Думали, что раз Петренко исчез, зачем говорить про вещи — нам останутся. Да и боялись подозрений.

— Но ведь следствием установлено, что Петренко уезжал с вещами.

— Часть увез, а часть оставил.

— Зачем оставил?

— Хотел вернуться за ними позднее. Он ведь присмотрел в нашей деревне невесту.

Такие или примерно такие показания давали Копытовы прокурору. Рылов понял, что их объяснения вполне логичны, и не сомневался в том, что Копытовы обговорили все детали своих показаний заранее, но опровергнуть их доводы было нечем. Собранные улики пока еще не позволяли пробить возведенную Копытовыми стену запирательства. Несмотря на это, Рылов все же решил предъявить Копытовым обвинение в убийстве Николая Петренко.

Старик Данила, ознакомившись с постановлением, спокойно заметил:

— А может, Николай-то жив, а вы нам убийство приписываете?

— А мы обнаружили труп Петренко.

— Где? — хрипло спросил Копытов, заерзав на стуле.

— На вашей бывшей земле.

В ответ Данила разразился надсадным хохотом. Откинув голову на спинку стула и задрав вверх бороду, он судорожно затрясся.

— Так этому покойничку уже полвека, — наконец выдавил он из себя, вытирая покрасневшее лицо, и перекрестился.

Когда Копытову-младшему стало известно о том, что на территории их бывшей заимки обнаружен истлевший труп, он равнодушно заметил:

— Это, наверное, работа еще моего деда или прадеда, а может, и кого другого. Вся наша деревня в прошлом промышляла этим. За золотишко могли любому горло перерезать.

Рылов никак не мог понять психологию Алексея. Замкнутость и хитрость были присущи ему так же, как и его отцу. В то же время прокурор интуитивно чувствовал, что сын чем-то отличается от отца. Иногда он позволял себе осуждающие высказывания, наподобие этого, но сразу же замыкался, и ни одна мысль не отражалась на его неулыбчивом лице и в равнодушном взгляде. Рылову казалось, что Алексея что-то гнетет, гложет его душу изнутри, но наружу не прорывается: не позволяет копытовская угрюмая натура.

Однажды в минуту откровенности Алексей заявил прокурору и Чернову:

— Николая вы все равно не найдете.

В его интонации Рылов уловил слабый оттенок тоски. А может быть, ему это просто показалось.

— Что же он, уехал за границу?

— Может, и за границу. — Алексей повторил эти слова как бы машинально и опять ушел в себя.

О том, чтобы при таких обстоятельствах направлять дело в суд, не могло быть и речи. Отсутствие трупа Петренко делало позицию обвинения шаткой и уязвимой. Не укрепляли ее и несколько сотен ответов из разных уголков страны, свидетельствующих о том, что Николай Павлович Петренко нигде проживающим не значится. Рылов понимал, что стоит в суде возникнуть даже такому абсурдному вопросу, не сменил ли Петренко фамилию, как это уже породит сомнение в его гибели. И хотя в деле было достаточно данных, говорящих о том, что у Петренко не было никаких оснований менять фамилию и исчезать из поля зрения близких людей, эти данные не могли бы устранить сомнение в его гибели. А всякое сомнение, по уголовному праву, толкуется в пользу обвиняемого.

И Рылов, и Чернов с нетерпением ждали заключения из Москвы, куда были направлены обнаруженный на пепелище заимки череп и фотография Петренко. Обнадеживало то, что областная биологическая экспертиза, сославшись на специфические условия, в которых находился труп (сухая песчаная почва, пепел), не дала категорического заключения о времени гибели этого человека.

Наконец долгожданный пакет из Москвы пришел.

Рылов был в отъезде, и Чернов первый ознакомился с документами. Едва взглянув на фотографию лица, восстановленного по черепу, Федор понял, что их надежды рухнули. На фотографии был изображен мужчина с сильно выступающими подбородком и лбом, так что создавалось впечатление, будто остальные части лица, в том числе и нос, находятся где-то в глубине между ними. Особенно хорошо это было заметно на фотографии в профиль. Заключение было категорическим, из него вытекало, что найдены останки не Петренко, а кого-то другого. Тщательное биологическое исследование показало, что костяк пролежал в земле несколько десятков лет.

И вот Федор опять в Копытове. «Николая вы все равно не найдете», — временами звучал у него в ушах голос Копытова-младшего. «Найдем, наверняка найдем», — мысленно возражал ему Чернов. Но как найти?

В селе не было ни одного человека, с которым бы он не беседовал, в окрестностях — ни одной тропинки, по которой бы он не прошел в поисках хоть каких-либо следов загадочного происшествия. «А все ли я сделал для того, чтобы найти эти следы?» — думал Федор.

Неожиданно ему пришла в голову простая мысль: «Я еще ни разу не говорил с местными мальчишками, а ведь это вездесущий народ». Эта мысль заставила Федора заторопиться в сельскую школу. Было как раз первое сентября — открытие учебного года. Вскоре он уже стоял во дворе начальной сельской школы, в веселом, говорливом царстве. Шла большая перемена.

Дядю следователя здесь знали все мальчишки, знали они и то, что он арестовал бородатого злого старика Копытова. Многие помнили Петренко: «Этот дядя с Чукотки, у него всегда были конфеты». Но куда он делся, никто не мог сказать.

— Кто видел этого дядю последним? — спросил Федор.

Начались рассказы, но все было не то. Прощаясь, Чернов пообещал прийти на другой день, надеясь, что за это время кто-нибудь из ребят вспомнит что-то важное. Но уже вечером к нему пришла Мария Добровольская, ведя за руку мальчика лет десяти. По ее взволнованному лицу Федор понял: есть новые сведения.

— Вам необходимо побеседовать с Васей Снегиревым, — сказала девушка.

Вася Снегирев был рыженьким стеснительным мальчуганом в застиранной рубашке и залатанных штанишках. Перед Черновым он терялся и прятал за спину руки в чернильных пятнах. Да, он помнит дядю Николая. Он видел его в последний раз вместе с Копытовыми около черемухового куста, когда дядя Николай уезжал из их села. С ними была лошадь с телегой.

— А где этот черемуховый куст?

— Здесь в окрестностях есть только один черемуховый куст, — вмешалась в разговор Мария, — он находится километрах в трех от села.

Вася подтвердил: да, именно около этого черемухового куста, который известен всем ребятишкам, он и видел Копытовых и Петренко. Это было давно. Однажды ранним утром Вася и его старший братишка, который сейчас учится в Седове, в школе-интернате, подбирали на колхозном току зернышки — остатки после окончания молотьбы и вывоза урожая. Сначала мальчики услышали скрип телеги, а затем увидели выплывшую из утреннего тумана голову сердитого старика Копытова. Они спрятались и тайком наблюдали, как лошадь с телегой и старик Копытов снова скрылись в тумане. Вслед за телегой перед ними прошли и также скрылись в тумане Алексей Копытов и Николай Петренко.

— Куда они направлялись?

— В лес, в ту сторону, где живет бурятка Алена.

— Какая Алена?

В беседу опять вступила Добровольская и стала объяснять. Недалеко от Якутского тракта стоит избушка одинокой старой бурятки, которая занимается охотой. Избушка расположена рядом с зимником, соединяющим Копытово с Якутским трактом напрямую. Однако этой дорогой пользуются обычно зимой. Летом и осенью по ней не ездят: можно утонуть в болоте.