— Добавочный! — сказал я с удивлением.

Да, это был он, Добавочный. Я сразу же узнал его, хотя прошло много лет и мы оба выросли. Но то же круглое добродушное лицо, те же, напоминающие коровьи, выпуклые голубые глаза — все это не оставляло сомнений. В детстве мы с ним вместе были в одном пионерском лагере. Я сразу же вспомнил его фамилию — Малахов и имя — Вовка. Кличка Джага ему никак не шла. Добавочный — так прозвали его потому, что он сразу же в первый день, за первым же обедом попросил: «А мне добавочного».

И в детстве он был крепко сбитым, крупным парнишкой. Самое большое, что он тогда любил, — это поесть. Он был безобидным, незлобивым, все наши шутки и насмешки воспринимал спокойно, невозмутимо. Немного косолапя и переваливаясь при ходьбе, он всегда отставал в походах. В то же время уже тогда был значительно сильнее любого из нас, но я не помню случая, чтобы он кого-нибудь обидел, воспользовавшись этим своим преимуществом. Нет, кличка Джага ему никак не подходила.

И вот теперь тот бывший увалень, тот спокойный и невозмутимый парнишка носит устрашающую кличку и лазит по карманам, хотя на вид так же безобиден.

— Ну что, опять в тюрьму? — спросил я его, чтобы разрядить молчание.

— Андрюша, прости! — Он меня узнал тоже.

Жора уже был рядом. Автобус прошел всего одну короткую остановку. Мы записали фамилию кондукторши, которая видела всю эту сценку, и втроем вышли из автобуса. До Кировского райотдела милиции было метров триста, не больше.

— Ну что? — снова обратился я к Малахову.

Он молчал, понуро опустив голову.

— Знакомый, — понял Жора, придерживая на всякий случай Джагу за плечо.

— Вместе были в пионерском лагере.

— Вот это встреча! — удивился Жора и, в свою очередь, обратился ко мне: — Ну что? Что будем с ним делать?

Я молчал, обдумывая ситуацию. Мелькнула неожиданная мысль. «Но честно ли это будет с нашей стороны?» — засомневался я. Но мысль окрепла, упрочилась, и созрел твердый план. Я без колебаний обратился к Малахову:

— Даешь слово, Володя, что не будешь больше лазить по карманам, не будешь больше воровать?

Он тяжело сглотнул, а в глазах мелькнул проблеск надежды и недоверия одновременно.

— Клянусь, что с этого момента завяжу, — начал искренне заверять он, — от хозяина вышел, дал зарок, пообещал себе, что с этим покончено... Да вот как-то сорвался и взялся за прежнее.

— Ну что, поверим ему? — спросил я Китаева.

— Поверить-то можно, но должен понять, если кто-то из наших заметит его за прежним, то и этот случай вспомнится обязательно.

— Клянусь матерью, что это последний раз в жизни, — горячо опять начал заверять нас Джага. — Чтобы не встречаться с прежними дружками, уеду в Н-ск, устроюсь на работу, а там ведь и щипать негде. Ты же знаешь, — обратился он ко мне.

Н-ск — наш с ним родной город, небольшой районный центр. Там каждый человек на виду, и карманникам развернуться негде.

— Идет, — согласился я, — давай мою авторучку.

Малахов достал из кармана брюк похищенную авторучку и возвратил ее мне.

— Все, — сказал я, — помни эту встречу.

— Запомню, всю жизнь буду помнить и не подведу вас, поверьте! — Весь его вид выражал неподдельную искренность.

На этом мы и расстались. Разошлись по своим делам. Малахов, чуть косолапя, пошел к мосту по улице Чкалова, а мы по улице Ленина к библиотеке.

— Может быть, мы зря так по-рыцарски, по-джентльменски, — с некоторым сомнением сказал Китаев, когда мы проходили около Кировского райотдела милиции.

— Посмотрим, — ответил я неопределенно.

Дня через два вечером в дверь нашей комнатки осторожно постучали.

— Входите, — сказал Жора, — не зачинено.

Это был Джага.

— Ну и ну, — удивился Китаев.

Малахов, смущенно улыбаясь, с картонной коробкой в руках, пристроился на краешке стула.

— Уезжаю я, ребята, — обратился он к нам, — вот зашел попрощаться. Чаю попить... тортик с собой прихватил. У студентов чай-то не жирный. Сиротский.

Отложив книги и конспекты, я долго разговаривал с Малаховым, вспоминали город, где прошло наше детство, пионерский лагерь. Потом Жора спросил Малахова:

— Как же ты пошел по этой дорожке, как же это случилось?

Малахов опустил голову и надолго задумался. Мы его не торопили. Наконец каким-то другим взглядом он посмотрел на нас и обратился ко мне:

— Ты помнишь наш послевоенный город? Драки в пивных, поножовщина. Со временем меня стало восхищать право сильного, право, приобретенное ударом кулака, — закон волчьей стаи. А это привело в такое окружение, где удачно совершенная кража считалась проявлением смелости, удальства, находчивости. И эта обстановка затягивает. Вы мне поверьте.

— Когда же ты начал понимать это?

— Впервые серьезно задумался в лагере. Сейчас в местах лишения свободы воспитательная работа поставлена крепко. Воры в законе вкалывают на равных со всеми. Им уже пообломали рога. Теперь с гордостью не стучат себя по груди, заявляя громко: «Я вор!» Это общая атмосфера. Я сидел в нескольких местах. А в последнем лагере, Озерлаг называется, у нас был замполит — стоящий мужик. Он мне на многое глаза раскрыл... Потом уж, когда снова взялся за прежнее, ничего не боялся. Боялся только, если посадят, попасть в Озерлаг и снова встретиться с этим человеком. Поверил ведь он мне, а я его подвел... В общем, на свободу я вышел с твердым намерением покончить с воровской жизнью. Да не тут-то было. Не так просто оказалось сбросить с себя сразу эти путы. Наверное, опять бы я загремел под фанфары, да счастье улыбнулось: спасибо, на вас наткнулся.

— Наверное, старые дружки подтолкнули, — уточнил Жора.

— Да, не без этого, — вздохнул Малахов.

— А кто, они? Приметы, клички, в каких местах и когда воруют? — загорелся Китаев.

— Хорошие вы ребята, но этого я вам говорить не буду, — твердо заявил Джага, — стукачом не был. А у вас хватит ума и самим выследить их.

Мы с Жорой не настаивали. Распрощались с Малаховым по-товарищески, надеясь, что если он и не стал нашим союзником, то из лагеря противников наверняка выбыл. Действительно, ни я, ни мои товарищи Джагу больше не встречали. Китаев и я были довольны намного больше, чем в тех случаях, когда доставляли задержанных с поличным и их отдавали под суд. Несколько лет спустя я узнал, что Малахов умер в родном городе от туберкулеза: годы, проведенные в лагерях, не сказались добром. Но слово свое он не нарушил.

Все же думаю, что переоценить ценности меня в какой-то степени подтолкнул дядя Миша. Нет-нет да и вспоминался мне тот странный взгляд, которым он смотрел на меня во время беседы о судьбе Боршая и Мирголовского.

Мне уже не показалось чудовищным и нетерпимым, когда Костовский привел на тренировку по занятиям самбо Мирголовского и Боршая. Я знал, что они переданы на поруки.

А вскоре случилась настоящая сенсация. Произошло непредвиденное. Костовский сначала вместе с Боршаем, а затем с Мирголовским задержал карманных воров с поличным. Об этом было много разговоров не только среди бригадмильцев, но и среди оперативных работников управления. Не прошло и года, как наши противники превратились в наших помощников.

И тогда у нас состоялся еще один разговор с дядей Мишей. Взглянув на меня в упор, он без всяких предисловий спросил:

— Тот наш разговор помнишь?

Я понял, что он имеет в виду разговор о судьбе Боршая и Мирголовского.

— Конечно, помню, дядя Миша. Теперь-то я понимаю, что был не прав.

— Это хорошо, что помнишь и понимаешь, — задумчиво сказал он. — Значит, сердце твое не очерствеет, а то на нашей работе со многими это бывает. Грязь и преступления. Преступления и грязь. Вот иным уже и кажется, что все люди — преступники и их место в тюрьме. В действительности каждый изолированный от общества преступник — наша победа, а перевоспитанный без изоляции — победа в десять раз важнее.

— Дядя Миша, а со мной был такой случай... — И я рассказал ему о Джаге.

— По всей видимости, ты поступил правильно. Одобряю. — Дядя Миша немного помолчал. — Вот в прошлый раз мы с тобой говорили о ВЧК, о Дзержинском. Помнишь в его биографии один случай?