— Юля, Люда, Танюшка и ты, Джонни! — обратился он к нам. — Мы долго думали над еще одной проблемой, и не могли прийти к единому решению. За те три месяца, что вы рулите местным бизнесом, наши доходы удвоились. А вы, негодники, постоянно забываете о своей зарплате. Не говоря уже о премиях. Этот великовозрастный оболтус — он показал на меня, — просаживает на вас свои деньги! Молчи! Не перебивай старших! — грозно рявкнул он на меня. — И мне это не нравится! Ведь наши дочери живут с таким беспринципным человеком под одной крышей. В таком маленьком доме, что волей-неволей вынуждены перенимать у него все его дурные привычки! Вы же не просадили за это время и десятой части от того, что легко проматывали раньше! В общем, мы сошлись на том, что столь дурное влияние надо как-то ограничить! А переезжать от него вы все почему-то отказываетесь! Поэтому мы построили этот дом и дарим его тебе, Джонни! Береги наших девочек, и дай бог тебе счастья!

Я ошарашенно оглянулся назад и сел мимо стула. Под веселый хохот окружающих. Потом попытался было протестовать, но меня даже не стали слушать. Только Вован сочувственно положил мне руку на плечо и буркнул:

— А как ты хотел, парниша? Кстати, внутри все, как тебе нравится! Даже почти все твои сюрпризы для незваных гостей. Все объяснения — в сейфе. В том, который в кабинете. Код к сейфу — в этом конверте. — Он протянул его мне. — И еще: «Ламборджини» в гараже — моя! Губы не раскатывай! Надоело кататься на чужих! Пусть она постоит пока, ладно?

— Какие проблемы! — пытаясь переварить все услышанное, запоздало среагировал я.

— А теперь, дочка, спой нам еще что-нибудь! — насладившись нашим удивлением, объявил Толян, и его с удовольствием поддержали аплодисментами все присутствующие…

До поздней ночи мы то пели, то бродили по огромному дому, рассматривая его убранство, то катались на катере, пугая чаек и проходящие суда, то пели, то танцевали. И все время пили, пили, пили… А потом, основательно набравшись, решили посетить наш клуб. В нем веселье вспыхнуло с новой силой — гости были в диком восторге от его оформления, от аттракционов и конкурсов, а отдыхающая публика, наконец, поняла, что значит на самом деле «отдыхать по-русски»: Толян, Костян и Вован, а с ними и мамы моих девиц сорили деньгами, пробуя все подряд. Хохотали при каждой неудаче и радовались победам. Пили, и снова лезли в очереди. Я с девочками с удивлением наблюдали за этим загулом со стороны, в компании с не меньше одуревшим хозяином клуба. Последний то и дело причитал, глядя, как веселятся русские:

— Не может быть! Не может быть!

— Может! — успокоила его запыхавшаяся Лена, мать Людмилы, пробегая мимо. — Кстати, Джонни, а ты не думал, что и женщинам не помешает что-нибудь в этом же духе? А то вот я уже десять лет живу одна, денег — куры не клюют, а повеселиться, собственно, и негде! Все рассчитано на одних мужиков! Придумай что-нибудь, ладно? А я пока побежала!

К семи утра, через час после времени официального конца «рабочего дня», вернее, ночи, Толян и компания немного угомонились, и из клуба начали разъезжаться первые клиенты: основная масса, участвовавшая в разгульной вечеринке наравне с «сумасшедшими русскими», не желала успокаиваться. Но еще через пол часа, когда мы уже устало рассаживались в автомобили, публика наконец потянулась к выходу. Вечеринка, по общему мнению, удалась. Правда, все костюмы и платья были бесповоротно испорчены, за исключением платьев моих девочек: наученные горьким опытом, они уже давно хранили в клубе по паре комплектов «сменки». Но, судя по лицам клиентов клуба, проблем с деньгами на лишний костюм у них однозначно не наблюдалось! И слава богу!

Утомленные, но довольные Толян и компания, не заезжая домой, сразу же направились в аэропорт, где их дожидался зафрахтованный самолет. На прощание меня пылко расцеловали все без исключения мамаши, что-то восторженно наговаривая мне на ухо, потом я тепло попрощался с мужчинами, и через пять минут мы грустно смотрели вслед выруливающему на взлетную полосу авиалайнеру, и, прощаясь, махали ему руками.

Потом, единогласно решив поспать в моем старом доме еще разок, влезли в лимузин и приказали водителю трогаться.

Новый дом был просто великолепен. Каждая комната волей дизайнера отличалась от всех остальных, их было очень много, и первую неделю-полторы мы каждую ночь спали в новой, пытаясь понять, где нам уютнее всего. Как ни странно, выбор пал на комнату, как две капли воды похожую на нашу старую спальню. Людмила выбрала комнату в стиле «модерн» справа от нашей, а Юлька — комнату попроще, но напротив. С огромной кроватью с балдахином, тяжелыми бра на стенах и большим камином в пол стены. Мне показалось, что основным критерием выбора стала близость к моей спальне и кабинету, но я мог и ошибаться. Мы и так все вечера проводили вместе, а огромный дом в основном пустовал. Правда, нам пришлось завести прислугу в лице двух женщин лет сорока, которых нам нашел Энди, в процессе поиска отсеяв десятки кандидатов. И они в поте лица поддерживали дом в чистоте и порядке. Кроме них, в особняке постоянно дежурило двое бойцов из людей все того же Энди, — бывших коммандос, уволившихся в запас. И вообще, почти каждый его боец был «бывшим»: солдатом, полицейским, профессиональным спортсменом. Энди устраивал им постоянные проверки, — на честность, точность, преданность. Он подсылал им подставных «конкурентов» с деньгами, угрозами, шантажом. Однако лишь двое подобранных с таким трудом людей не выдержали соблазна и были уволены. Остальные постепенно врастали в коллектив, или, как они называли, Семью. Как я однажды случайно услышал, дежурство в доме считалось одним из самых почетных. И немногие счастливчики, допущенные к «святая святых», несли службу не за страх, а за совесть. При этом их не было ни видно, ни слышно.

Мигелито уже два месяца как подсел на какую-то специальную диету, вычитанную в каком-то журнале по бодибилдингу, которых теперь в его машине было просто завались, и, практически не вылезая из зала, начал набирать массу. На его еще недавно излишне сухощавом теле появились уже довольно заметные мышцы, и он уже частенько нарывался на комплименты от моих вездесущих оторв. Гордости парня не было границ: он расцветал после каждого комплимента, и еще часа полтора потом бродил, глупо улыбаясь и заглядывая в каждое встречное стекло или витрину.

Татьяна, Людмила и Юлька начали постепенно пугать и меня, и Энди: их неуемная энергия в зале доводила их до предела выносливости. Их приходилось буквально отрывать прочь от груш и макивар. Кстати, во время тренировочных боев мы все чаще начали надевать на себя специальную защиту: не обученные останавливать удар, они уже могли нас серьезно покалечить. Их фигурки, и без того подтянутые и стройные, стали еще лучше. Под кожей стали больше заметны эластичные и сильные мышцы. Но внешне они все так же оставались милыми, нежными девочками с потрясающими любого мужчину формами. Даже жена Энди, пару раз посетившая офис и увидавшая их, стала закатывать мужу сцены ревности. На мой взгляд, совершенно беспричинные: девушки вели себя одинаково бесстрастно с любым мужчиной, кроме меня: я для них был любимой жертвой. И их розыгрыши не имели ни границ, ни пределов, ни совести. В памятную ночь, следующую, наступившую после отлета Толяна с их родителями, мы все основательно надрались, и приехали в наш новый дом на автопилоте. Ну, по крайней мере, я был мертвецки пьян. Не помню, как я вел машину, не помню, как заводил ее в гараж! Знаю лишь то, что проснулся с дикой головной болью на брошенном на пол в прихожей одеяле, а в моих объятьях спала совершенно обнаженная Люда с потеками туши пополам со слезами на глазах и следами синяков на груди и животе. Оглядев следы жуткого разгула, царившие вокруг, я почти сразу сообразил, что что-то не так: на месте Людмилы вообще-то должна быть Татьяна! Потом я присмотрелся к лицу девушки и ужаснулся: она явно плакала! Я пытался хоть что-нибудь вспомнить из событий прошедшей ночи, но, увы, голова отказывалась работать. Я чуть не завыл от горя, представив, что я вчера мог сотворить! И что это все видела Таня! И что она наверняка уже ушла от такого маньяка, как я! Я попытался вытащить руку из-под головы девушки, чтобы скрыться с места происшествия, как она открыла глаза и глазами, полными слез, посмотрела на меня: