Тяжбу Говарды, таким образом, проиграли, да кроме того суд постановил наложить на них штраф в размере 8 фунтов 5 шиллингов за учиненные бесчинства и беспорядки. Деньги это были не пустячные, а Говарды так долго боролись за этот рудник, что сами уверовали, что за ними — правда. Разумеется, решение суда привело их в весьма дурное расположение духа.
Теперь они пытались найти утешение в вине. Есть было особо нечего: хозяин поставил на стол деревянное блюдо с ломтями просоленного окорока да каплуна, впопыхах зажаренного на вертеле.
Была еще сушеная рыба, гороховая похлебка и светлы и эль. Лорд Томас потребовал вина:
— Не смей мне лгать, плут, погреб у тебя есть! Подавай вина, не то скупость тебе боком выйдет! Да чтоб оно было настоящее, французское и не подслащенное! Не какой-нибудь кларет! Крепкое неразбавленное вино, достойное настоящих мужчин!
Поворачиваясь к сыну, он проворчал:
— Теперь, когда война закончилась, даже лорд не очень-то напьется французского вина — такое оно стало дорогое. Было время, когда мы брали вино в Бордо почти задаром, и французы еще радовались, что избавляются от нас так легко.
Томас Говард был уже старым человеком, невысоким и приземистым, чуть сутулым, но необыкновенно широким в плечах, крепко сбитым и дородным. Темные с проседью волосы слиплись в пряди, на подбородке — многодневная серая щетина. У него был медный цвет лица — оттенок весьма запоминающийся; глаза темные и глубоко сидящие, но зоркие и подозрительные. Длинный нос был свернут набок от давнего удара мечом, от ноздрей к углам рта шли глубокие морщины, такие же морщины прорезали щеки, видимо, вследствие частой желчной гримасы. Зубы были скверные — гнилые и искрошенные. На лбу вспух багровый, едва затянувшийся рубец — свидетельство недавней стычки с ливрейной свитой графа Уорвика.
Голос у старого лорда был зычный, с раскатами. Ел он жадно, руками рвал мясо полусырого каплуна на куски.
— Чертов Хьюго! Не знает будто, что я не ем сырого! Это он со зла подает каплуна недожаренным, с кровью, и когда-нибудь поплатится за это!
Сверкнув белками, граф поглядел на сына:
— Посудил сам, Уил: кто, как не Йорк, обещал, что война будет продолжена? Вот уже два года, как он стал протектором, и что мы видим? Мир с Францией! Все добрые англичане обмануты! Гром и молния! А что прикажете делать нам? Испокон веков рыцари воевали!
— Йорк вообще мало что исполнил из того, что обещал, — мрачно произнес сын.
Сэру Уильяму исполнилось тридцать два года. Он был выше отца на голову, но в остальном повторял его сложение: широкие плечи, мощные руки, крепкая короткая шея. Он был, по молодости лет, ловче отца и сильнее — говорили, гнул между пальцами монеты. Уильяма можно было бы назвать отменным мужчиной: угловатое, неправильное, но полное отваги лицо, выразительный и приятный рот, смуглая гладкая кожа, орлиный нос, чудом не испорченный в драках, глаза черные, блестящие, внимательные. Темные волосы имели легкий золотистый оттенок, хорошо заметный при свечах.
И все-таки они были очень похожи. У обоих от еды лоснились подбородки, оба ели руками и проливали вино на грудь. Оба были неряшливы, немыты. У обоих одежда — темные дублеты, кожаные нагрудники с металлическими нашивками, узкие штаны из оленьей кожи — была чем-то замызгана. У обоих на пальцах были массивные кольца, оба во время еды не снимали железных нарукавников и налокотников. Зато оружие у обоих было отличное: длинные тяжелые мечи из толедской стали в серебряных ножнах, у пояса секиры на цепи, кинжалы, все самого лучшего качества. Оба были прирожденными вояками и могли не покидать седла три дня кряду, а старый граф говорил, что и умрет не в постели, а на лошади.
Сын, с хмурым видом отхлебывая вино, продолжал:
— Нет моего терпения больше, отец. После того, что случилось там, на суде, я Йорку больше не верю. А уж Уорвику следовало бы разорвать глотку! Все они лживы — и он, и его папаша, и все, кто его прикрывает!
— Ладно, ладно, Уил: наш черед еще придет. Мы этого рудника не уступим, это как пить дать. Есть, слава Богу, суды и повыше. Мы вот отправимся в Лондон… да, отправимся, тотчас после турнира, и пожалуемся в Суд Королевской скамьи[65].
Уильям недобро усмехнулся, рот его искривился в гримасе:
— Вот вы о чем заговорили, сэр. По-видимому, прогадали мы с вами, когда так верно служили Йорку и исполняли для него то, чем он и его друзья гнушались. Подумать только, если б мы не подкараулили доброго короля Генриха и не сказали ему того, что было приказано, Йорк ничего не получил бы.
— Нам заплатили за это, — отозвался граф.
— Да, заплатили, отец, ну, а что делать дальше? Нам, может, не деньги были нужны, а поддержка или должность. Вот взять хотя бы суд. Мы могли бы выиграть тяжбу, но не тут-то было: нас засудили! И все потому, что Йорк за нас не вступился. Ему, конечно же, Невиллы милее, чем Говарды.
— Так оно и есть, — произнес старый граф. — Нас не ценят по достоинству, и совершенно напрасно. Клянусь Вельзевулом, уже не раз приходилось доказывать, что Говарды не так слабы, как кажутся… Да, дела наши не особо хороши, но, черт возьми, я могу выставить двести человек войска, а если потружусь неделю-другую, то и все триста! Глупец тот, кто пренебрегает такой армией!
Уильям не ответил. Ему уже давно приходило в голову, что заслуги их рода по достоинству не вознаграждаются, и Говарды, возможно, поставили не на ту лошадь. Йорк, которому они были так верны и который теперь сделался протектором не без их помощи, не вспоминал о Говардах вовсе. А ведь соглашаясь открыть Генриху VI правду о супруге, граф Ковентри и вправду рассчитывал даже на какую-нибудь должность. Ха, да не то что должности — благодарности толковой не дождешься, и то, что суд взял сторону Уорвика, — еще одно тому подтверждение. Черт, выходит, надо быть довольными уже потому, что их с отцом выпустили из Тауэра!
Не поднимая глаз, Уильям резко бросил:
— Как бы нам вконец не прогадать, отец. Королева теперь наш смертельный враг, Ланкастеры нас ненавидят. И вы еще думаете просить защиты у королевского суда!
— Так ведь там заправляют люди Йорка, сын мой.
— Нам от этого мало проку. Йорк нас не ценит. Похоже, мы просчитались, когда делали выбор между двумя розами.
Старый граф тоже многим был недоволен. Однако, нахмурившись, он погрозил пальцем:
— Потише, потише, мой мальчик! Не торопись. Это, знаешь ли, только леди Глупость вертит головой то направо, то налево, а лорд Здравый Смысл сидит и ждет.
— Не помню, чтоб вы долго раздумывали, когда взяли сторону Йорка, сэр.
— Э-э, не напоминай мне о том, что я хотел бы забыть. Будь хорошим сыном, Уил. В конце концов, я желал тебе только добра.
Разговор увял, как это случалось уже не раз, ибо выхода ни отец, ни сын для себя не видели. Оба были бы рады изменить что-то в своей жизни. И оба с охотой вспомнили бы о своей присяге королю, если бы не знали заранее, что их услуг королева не примет. Эта гордячка тоже ничем не лучше Йорка, все они одинаковы, никто не умеет быть благодарным. Да и чего ждать от королевы, если Англией управляет Йорк?
Дверь скрипнула. Тяжелыми шагами вошел Скелтон, оруженосец графа, тяжелый, крупный человек, лицом — настоящая обезьяна, длиннорукий и неуклюжий. Его называли еще Скелтон Большая Пика за старую длинную гизарму[66], которой он ловко орудовал.
— Там пришли люди, милорд, вилланы, те самые оборванцы, которых вы… — Он предпочел не договаривать: — Словом, у них что-то там стряслось. Они, похоже, захватили кого-то и приволокли сюда.
— Так что же? Пускай волокут и дальше. Гостиница для того и создана, чтобы принимать путников, а мне до этого нет дела, я не грабитель.
Скелтон мотнул рыжей головой:
— Да нет, лорд Томас. Мне показалось, у них вышла настоящая стычка, они потеряли нескольких людей и теперь причитают что есть силы. Да и люди, которых они захватили, пожалуй, не совсем обыкновенные, милорд… как бы вам за это не поплатиться.
