Это был настоящий разбой. И хотя Англия далеко не благоденствовала, уже давно отец Гэнли не слыхивал о подобном насилии над мирными путешественниками. Случившееся было как гром среди ясного неба. Багровый от гнева, священник следил за происходящим и не в силах был в данную минуту даже молиться.

Тем временем придорожная таверна Золотого Грифа — вросшее в землю, старое деревянное здание с красными решетками на окнах и вывеской, раскачивающейся на ветру так, что ее можно было счесть угрозой для проходящего внизу — была полна людей. Совсем недавно сюда заехали отец и сын Говарды со своей ливрейной свитой — точнее говоря, вооруженным отрядом дикарей. Свита эта насчитывала почти сорок человек. Одеты воины были кто во что, но у всех — у кого на плече, у кого на рукаве или груди — был вышит устрашающий черный гриф, выпустивший когти, символ службы Говардам.

Несмотря на разнобой в одежде и вооружении, все эти молодцы слыли отчаянными задирами, храбрецами. И, кроме того, были знамениты своей жадностью, что весьма удручало хозяина таверны. Ведь нельзя было отказать эдакой ораве ни в еде, ни в питье, а пить они были горазды.

Кроме того, приходилось заботиться об их лошадях, и это при том, что сам граф Ковентри имел дурную привычку никогда не расплачиваться за пребывание в харчевне, утверждая, что с трактирщика и того, что ему позволяют жить и торговать на этой земле, должно быть довольно. Для хозяина таверны такие вот гости были сущим разорением, и он благодарил Бог за то, что оба Говарда, по-видимому, не собирались задержаться здесь надолго и должны были вот-вот отправиться в свой замок.

Старый Томас Говард, нынешний граф Ковентри, был в дурном настроении. Впрочем, он вообще редко чем бывал доволен, дела шли из рук вон плохо. Вокруг него, казалось, множились беды и напасти, число врагов росло, а богатства уменьшались. Впрочем, какие богатства? Граф Ковентри был поразительным примером тому, как скверный хозяин может довести до запустения великолепные земли — чуть ли не самые благодатные в Англии.

Было время — и не так уж давно, всего каких-то пятьдесят лет назад — когда графство Ковентри славилось своим благоденствием на всю страну. Оно было небольшое, но удачно расположенное; здесь были чудеснейшие для земледелия почвы. Край этот был знаменит своими солеными, мягкими и нежными сырами, телятиной и породами молочных коров, а эль здесь делали под стать лондонскому или кентскому. Луга были так богаты, что сено продавали в иные графства, а оставшегося хватало, чтобы обеспечивать кормом целые стада овец. Шерсть из Ковентри купцы везли в Сент-Олбанс и Стоурбридж на ярмарку. Здесь, наконец, были небольшие, но цветущие города, известные своими ремеслами.

Все изменилось с тех пор, как новый владелец, Томас Говард, в 1422 году вступил во владение графством. Молодой, но уже славный рыцарь, он семь лет сражался во Франции с Генрихом V, а после смерти отца решил сменить военное поприще на мирную жизнь. Надо сказать, что даже среди того множества баронов, смотревших на войну как на грабеж и обогащавшихся в результате сражений,

Томас Говард выделялся своим поистине дьявольским необузданным нравом. Он был неуживчив, сварлив и желчен сверх всякой меры. Любовь к хорошей драке и сила были его единственными достоинствами. И его появление в графстве было подобно смерчу: сразу здесь закипели ссоры и склоки.

Люди, которых он привел с собой, жили далеко не по-божески. Хозяин от них не отставал, и пьянки в замке Ковентри чередовались с самым разнузданным разгулом. Впрочем, одно это еще можно было стерпеть — какой мужчина не был пьян и какой не распутничал? Однако за молодым графом Ковентри вскоре потянулся целый шлейф грабежей и убийств.

Томас Говард перессорился с кем только можно было: не соблюдал никаких законов, был жаден и жесток, безжалостно обдирал всех крестьян, что жили на его земле, — и йоменов[61], и коттеров[62], и копигольдеров[63]. Хозяйством он не занимался, а жизнь, которую он вел, требовала больших расходов. Поскольку рента[64] из года в год оставалась по-прежнему небольшой, то денег ему не хватало, и граф не придумал ничего лучшего, чем заставлять своих крестьян снова отрабатывать барщину — словом, пытался воскресить то, что уже давно кануло в Лету. А когда это не удалось, стал мучить своих людей открытыми вымогательствами так, что те не знали, куда деваться.

Арендаторы и свободные держатели переселились в другие графства первыми. За ними стали убегать люди попроще. Убежали кузнецы, лудильщики, ткачи и прочие ремесленники. Все жители возненавидели графа, край опустел — население уменьшилось чуть ли не вдвое. А поскольку годы шли, не принося никаких изменений, то вскоре земли пришли в упадок: многие дома стояли заколоченные, на землях цвели только вереск да можжевельник.

Вдобавок неугомонный граф затеял тяжбу с городом Ковентри, давно уже свободным. Угрожал горожанам оружием, требуя, дабы те заново выкупили у него права на вольности, полученные двести лет назад. Горожане упрямились — слишком уж наглым и выморочным было такое требование, и с тех пор между графом и городом не угасала вражда. Граф преследовал, как мог, горожан, а горожане жаловались королю и в разные суды, создавая лорду Говарду нелестную славу в Англии.

В способах выжимания денег граф был изобретателен. То, что он выдумывал пошлины и грабил путников, — это было так, баловство… В минуту скверного расположения духа он не гнушался содрать с крестьян и поголовный налог — за то, что носят головы. Частенько заставлял своих слуг перекапывать дороги, рыть колдобины и ямы, для того, чтобы купеческие возы, изредка проезжавшие по его владениям, подскакивали и опрокидывались, и чтобы поклажа вываливалась на землю: ведь закон гласил — то, что упало, принадлежит графу.

Но средств все равно не хватало, а край, становясь все беднее, все меньше мог дать. Тогда Говарду пришла в голову мысль уводить скот соседей и перепродавать его потом торговцам с сомнительной репутацией. Его люди крали даже чужой овес и солод, сбывая их потом заезжим французам. А поскольку подобные занятия, разумеется, не обходятся без кровопролития, то вскоре в округе не было имени более ненавистного, чем Говарды. Все желали графу смерти и молились об этом, но, видимо, молитвы, столь чуждые христианским заповедям, не доходили до Господа, ибо лорд Говард пребывал почти в полном здравии.

Ему уже перевалило за шестьдесят, его уже, бывало, мучила подагра, но он все еще ездил верхом, все еще продолжал командовать своими дикарями, все еще наводил ужас на соседей, вот разве что в турнирах уже не участвовал.

Впрочем, даже если бы Бог и прибрал к себе старого графа, это мало что изменило бы. Когда-то у него была жена, по происхождению бургундка, очень знатная дама, скончавшаяся молодой.

Она-то и родила графу Томасу сына Уильяма, которому ныне было за тридцать и который был немногим лучше отца. Честно говоря, отец и сын жили душа в душу, и Уильям был графу ближайшим помощником. Они никогда не расставались, всюду позорились вместе. Сын, кроме того, превзошел отца в воинском искусстве и славился как самый лучший и неустрашимый рубака во всей Средней Англии.

В Золотом Грифе отец и сын остановились, когда возвращались после очередной тяжбы. Тяжб было много, ибо старый граф был большим сутягой, да и редко какой сосед не подавал на него жалобу. Обычно Говарды не очень-то этим печалились, а когда надо было, являлись в суд с вооруженным отрядом и, как это было принято, устраивали настоящие сражения: правда оказывалась на стороне того, кто побеждал.

Однако на сей раз судились они с самим графом Уорвиком, могущественным своим соседом, судились из-за куска земли, на котором был когда-то рудник. Каждый доказывал, что земля принадлежит ему, и каждый надеялся в случае выигрыша заняться добычей серебра — говорили, что оно там было. Серебро стало мечтой графа Ковентри. Но все права на рудник он просто выдумал либо состряпал подложные документы на него с помощью продажных писцов.