— И что же?

— И чтоб мы влюбились друг в друга с первого взгляда!

— Желание вполне похвальное, миледи, — улыбаясь, заметил священник. — Вполне христианское. Однако ваш отец, как мне известно, еще ни с кем вам не сговорил, так что было бы осторожнее подождать и пока никого не любить — хотя бы до тех пор, пока вам не назовут имя избранника.

— Вы уж меня простите, святой отец, — вырвалось у Джейн, — но все, что вы предлагаете, это обычно так скучно. Думаю, наша королева не слушала ваших советов, когда полюбила моего отца.

Последнее замечание явно застало отца Гэнли врасплох. От неожиданности он даже натянул поводья:

— Бог с вами, миледи! Что это такое?! До каких пор вы будете говорить всякий вздор не думая?

Тон его был строг, но юная леди не обманулась. Она вообще ничьей суровости на свете не страшилась. Не смутившись, она взглянула на отца Гэнли с вызывающим озорством в глазах:

— Почему, когда говоришь правду, это всегда значит, что говоришь не думая? — Смягчившись, она добавила: — Я знаю, отец мой, вы заботитесь о моем добронравии. Но ведь если я еще не замужем, это не значит, будто я и не живу на свете, не слышу и не вижу ничего вокруг. Нет ничего удивительного в том, что я знаю что-то о королеве…

— Вы, как видно, хотите казаться умной не по годам, — резко остановил ее священник. — Однако, скорее всего, не так это обстоит на самом деле. Умные девицы, которые все вокруг видят, умеют, когда нужно, и смолчать. И знают, что есть вещи, о которых не говорят, хотя бы из желания не бросить тень на близких людей.

Он вычитывал теперь уже не шутливо, и Джейн умолкла. Да, вероятно, следует усвоить этот урок: нельзя говорить о королеве и об отце в полный голос. Только вот и священнику не стоит обращаться с ней, как с ребенком. Она уже не дитя. Она все понимает, и нечего перед ней притворяться и скрывать очевидные вещи. Вся Англия знает, что герцог Сомерсет пользовался особой благосклонностью королевы Маргариты. Об этом столько говорили… И даже, может быть, принц Уэльский… Джейн не позволила себе закончить эту мысль — она не была уверена в своей догадке. А вот отец Гэнли, святой и добродетельный, наверняка посвящен во все тайны герцога!

На этом раздумья Джейн были прерваны. Дорога пошла вниз, огибая небольшой ольшаник. Копейщики, возглавлявшие отряд, вырвались чуть вперед. Кусты затрещали, и вооруженные оборванцы — с виду обыкновенные крестьяне, в черных обтрепанных шоссах[59], в домотканых блио и жипонах[60], отороченных собачьим мехом — высыпали на дорогу перед девушкой и священником. С криком «Стой!» один из них ухватил за уздечки лошадей отца Гэнли и леди Джейн. Иноходец юной дамы заржал, от испуга и неожиданности едва не встав на дыбы, и всадница буквально чудом удержалась в седле.

— Что это значит? — вскричал отец Гэнли, пытаясь вырвать уздечку из рук бродяги. Поскольку лошадь ржала и мотала головой, священник сильно рисковал свалиться на землю. — Эй, на помощь! Ко мне!

Копейщики уже скакали на подмогу, числом целых семь человек… Оборванцев было вдвое больше, но конная охрана леди Джейн, возможно, одержала бы над ними победу благодаря стремительной атаке, однако один из бродяг стащил с головы войлочную шляпу и весьма низко поклонился разгневанной юной даме:

— Благородная леди, мы не разбойники… Мы — люди графа Ковентри, владельца земли, по которой вы сейчас едете. Клянусь святым Катбертом, не по своей воле мы поджидаем здесь путников. Это его милость приказал нам собирать пошлину со всех проезжающих. Благоволите заплатить, милостивая госпожа…

Джейн переглянулась со священником. Требование было неслыханным: уже много воды утекло в тех пор, как бароны и графы имели право брать пошлину за проезд. Однако когда едешь по земле таких негодяев, как Говарды, лучше с ними не ссориться. Поморщившись, отец Гэнли кивнул. Джейн неторопливо и неохотно расстегнула бархатный, шитый серебром кошель, висевший у пояса, бросила несколько пенсов на землю, где их тут же подобрали чьи-то руки.

В этот миг оборванец снова схватил ее коня под уздцы.

— Что это значит? — нетерпеливо и гневно вскричала она.

— Разрешите нам, благородная леди, проводить вас в гостиницу Золотого Грифа. Там вы переночуете, утром кузнец подкует ваших лошадей, а седельник починит седло.

Это звучало еще более странно. День только приближался к полудню, до темноты было далеко. Сбитая с толку, Джейн нахмурилась. Отец Гэнли, явно обеспокоенный, вмешался и заговорил сдержанно, искусно скрывая тревогу:

— Благодарим вас, добрые люди, за заботу. Однако ваша гостиница нам совсем ни к чему — у нас иные дела. Мы собираемся не отдыхать, а ехать до темноты, наши лошади хорошо подкованы, а седла совершенно целы. Мы держим путь к королеве, — добавил он на тот случай, если оборванцы таят дурные намерения и пожелают упорствовать, — а леди, которую вы видите перед собой, — дочь могущественного герцога, и я никому не пожелал бы сделаться его врагом.

На жалкого незнакомца это, похоже, не произвело никакого впечатления. Он скользнул взглядом по отцу Гэнли, затем по ливреям слуг и с каким-то отчаянием в голосе принялся разъяснять:

— Ах, благородная леди, и вы, пресвятой отец, умоляем вас последовать за нами. Мы не по своей воле все это делаем, так приказал наш господин. И хозяин гостиницы, и кузнец, и седельник отдают ему часть доходов, а он за это позволяет им жить на его земле… Не наша это выдумка, так что умоляем вас послушаться, не то нам приказано захватить вас силой и доставить в Золотой Гриф…

Отец Гэнли испытал настоящий страх — как на грех, напасть все-таки их догнала, а ведь они были так осторожны! Вероятно, сам дух этого графа Ковентри проникает повсюду, от него не сокроешься! Рассуждать дальше не было смысла, повиноваться было бы безумием.

Священник рванул поводья своего коня из рук бродяги, гневно крикнув:

— Эй, люди! На помощь госпоже! Уж с нее-то эти негодяи не получат никаких доходов!

Оборванцы отскочили в сторону и приготовились к бою, выстроившись в боевом порядке против конных копейщиков; тем временем из кустов и укрытий им на помощь выбегали такие же люди в лохмотьях. Несмотря на свой ничтожный и убогий вид, бродяги были хорошо вооружены — ну прямо разбойничья шайка, кем-то обученная. У них были дубинки, кинжалы и секиры, насаженные на длинные древки, заканчивающиеся острием и большим крюком. Ими можно было рубить как топорами, колоть как пиками, а крюками стаскивать противника с лошади.

Так оборванцы и зацепили копейщиков, и потянули вниз. Охранники леди Джейн подняли лошадей на дыбы, а затем, ощетинившись копьями, ринулись на неприятелей. Лошади дам шарахались из стороны в сторону, леди Миллертон от неожиданного толчка упала на землю. Отец Гэнли пытался увести подальше Джейн. Лицо его исказилось от беспокойства, он оглядывался по сторонам, словно надеясь найти защиту, а с его губ сорвался тревожный возглас:

— Пресвятой Боже! Что скажет вас отец, миледи, если я не уберегу вас?!

Обернувшись, он в ярости крикнул слугам:

— Проклятые бездельники! Олухи! Или вы не видите, что творится? Вперед, на защиту госпожи, не то каждый попадет на виселицу за соучастие!

Джейн, с трудом удерживая своего иноходца, произнесла сквозь сжатые зубы:

— Как вы полагаете, святой отец, это разбойники?

— Нет! Простые крестьяне! — с яростью ответил священник.

— Вы думаете, лорд Говард может быть так низок, чтобы заставить своих вилланов заниматься такими делами?

— Лорд Говард способен на все, что угодно, девочка моя. И помоги нам Боже выбраться из этой передряги!

Оборванцев было больше, но победа склонялась на сторону копейщиков. Вдруг трое из людей графа Ковентри, доселе державшиеся поодаль, взобрались на земляную насыпь вдоль дороги и натянули длинные легкие луки. Стрелы в три фута длиной просвистели в воздухе. Две из них пробили кольчугу одного из копейщиков. А бродяги вновь натягивали тетиву.