Не знаю, что со мной происходит.

Вместо того чтобы бежать от черноты глаз, я самолично в его преисподнюю лечу. Да так усиленно крылышками махаю, будто захлопнется черная дыра и пропасть не успею.

Столько боли там спрятано. Но на поверхности только злость и ярость плещутся. Кричит беззвучно о помощи. Обезболивающее требует. А вслух только угрожает и прогоняет.

Забудь, Ева. Не в твоих силах помочь. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих.

Я тебя не держу. Лети, птичка.

Еще ближе. Еще, синичка

Всю неделю как прилежный студент появляюсь в универе. Не ради славы Эйнштейна и Ломоносова. Необходимость увидеть зефирку толкает. В глазах ее сгореть хочу, связь с реальностью потерять. В невесомости, дьявол, зависнуть, порцию дурмана глотнуть.

Но сахарная вата ни единой стрелы в меня не пускает. Ни одним лучом не пробивает. Ни одной лампочки не зажигает. Ни одним электрическим зарядом не делится.

Сижу в тачке, слежу за студентами-натуралистами, пытаюсь среди серой массы ботанического сада разглядеть ее. Толпа расступается и вижу малиновый пирожок. Никаких на ней оборочек, воланчиков и воздушных облаков. Лосины цвета «вырви глаз» обтягивают задницу как вторая кожа. Натуральный рубин, пирожное красный бархат. Гарри Поттер помогает надеть походный рюкзак. Бархан тяжелее, чем она. Перевешивает. Карамелька, чуть на спину не падает, очкарик ловит.

Дьявол.

В последний момент решаю удариться в долбанную природу. Даю по газам за автобусом, гребаный гербарий буду собирать. Себе-то что врешь? Несколько дней назад все решил, когда увидел объявление: факультет природоведения приглашает всех желающих присоединиться к двухдневному турпоходу «Тропа жизни». Сразу понял, о нем меренга толковала заикаясь. Все, что было в списке, купил, тетю предупредил, только б не понесла младенца раньше времени.

Карамелька косится с тех пор, как из тачки вышел. Гарри Поттер тоже заметил. С малиновым пирожком дистанцию держит, ближе, чем на три метра, не подходит. Пифагор.

Карл Петрович, декан факультета природоведения, инструктирует натуралистов. Важно поправляет очки указательным пальцем. Братец-кролик советского разлива.

Выдвигаемся. Петрович впереди процессии драматическим тенором завывает о матери-природе, естестве, экологии. Речь про эволюцию толкает. Натуралисты по тропинке шлепают, будто утята за гусыней.

Держу дистанцию от карамельки, близко не подхожу, но и задницу из виду не выпускаю. Вышагивает будто манекенщица на подиуме, а не походник-энтузиаст по земле-матушке.

Часа четыре идем без привала под несмолкающие динамики Петровича: чувствуйте, смотрите, слушайте, запоминайте. Ботаники флору и фауну фоткают, разглядывают цветочки, травинки, породу изучают, угадывают – какая из птиц песней заливается.

Дьявол. Скукотища.

– Привал, ребята. Ночевать будем здесь, – наконец-то, солнце уже садится.

Натуралисты приученные к походам, как по команде начинают сооружать палатки. Такой шум подняли ботаники. Красный бархат с двумя подружками желтый парашют раскладывают. Хохочет птичка-синичка, заливается.

– Молодой человек, – братец Кролик тенором свистит по ушам. – У вас есть палатка или разместить вас с кем-то из ребят?

– Есть.

– Тогда выбирайте место и приступайте к работе. Солнце уже садится, – по-твоему, я слепой?

Паркуюсь поодаль от лагеря. Первый в жизни поход, первая палатка. С тобой, карамелька, все впервые.

Дьявол, парашют не собирается. И так пробую и этак. Никак. Дурак. Зачем инструкцию, спрашивается, выкинул. Почему самораскрывающуюся палатку не взял.

– Помощь нужна? – шелестит рядом малиновый пирожок.

– Да, – из за тебя же здесь, а спать под открытым небом желания нет.

– Смотри и учись. Это не сложно, всего пять нехитрых действий.

Куртку снимает, а под ней, совсем не удивлен – разноцветный свитер с пестрыми перьями на запястьях. Радуга. Диснейленд.

– Фонарик есть? – ресницами хлопает, Жар-птица. – Ау!

– Есть, – достаю из рюкзака и свет врубаю.

– Расстилаем палатку на земле. Теперь собираем дуги и вставляем их вот в эти отверстия. Люверсы называются. Смотришь?

– Угу, – тявкаю как сова, а сам глаз от задницы оторвать не могу.

Изгибается как змея, наклоняется, садится, встает, пыхтит, река бурлящая. Когда палатку собрала, берет спальный мешок и вместе с ним внутрь ныряет:

– Посвети. Темно как в аду, – не имею в арсенале такой улыбки как у тебя, феечка розовой страны.

Сгибаюсь дугой и за ней окунаюсь. Стоит на четвереньках, рубины выпятила и шуршит спальным мешком. «Все. Рубите свет, – кричит на ухо Азазель и котел помешивает». «Аннушка уже масло разлила, – туманно шипит в другое ухо Воланд».

– Что ты делаешь! – палатку на замок застегиваю, фонарь тушу. Последнее, что вижу испуг в глазах. И все. Тьма. То ли в колодец рухнули. То ли в космос воспарили.

Птичка-синичка в клетке. Царевна в темнице. Персефона в преисподней у Аида.

– Выпусти меня. Сейчас же. Иначе буду кричать.

– Я тебя не держу, зефирка.

– Сам ты! Сам ты пирожное. Блин. Я помочь тебе хотела, а ты… – задыхается. – Ты извращенец!

Глаза к темноте привыкли. Вижу, тянется в мою сторону на четвереньках. Что делать буду, когда доползет? Сам выход загораживаю как трехглазый цербер.

Остановилась возле, спину выпрямила и шелестит:

– Дай выйду, – молчу. Руки назад убрал и вбиваю в череп «Не дотронусь до нее. Не дотронусь». – Оглох что-ли?

– Я тебя не держу. Лети, птичка.

Шумно выдыхает, как радиопомехи. Прижимается, руку мне за спину заводит, пытается до молнии на палатке дотянутся. Перьями на рукавах кулаки щекочет, волосами по лицу линии рисует. Губы прикусил, чтоб приступ избежать. Ерзает, пыхтит, будто ежик в тумане. Еще ближе. Еще, синичка.

Шумно вдыхаю ее запах. Будто аромат другой. Заглатываю еще раз, парфюмер, дьявол. Все в порядке – ваниль на месте. Пытается скрыться за горькими нотками цитруса. Не спрячешься, пряная фабрика, не убежишь.

Ладони жарятся в печке кулаков, стреляют пылающими искрами по всему телу. Разжимаю пальцы и хватаю задницу. Никакого приступа – холода, ледников, вечной мерзлоты и белых медведей. Как стейк на углях жарюсь. Как рыба на щепках копчусь.

Вырывается птичка, кулаками машет, куда-то даже попадает, но не кричит. Еще раз мну ягодицы и крепко прижимаю к возбужденному члену.

– Поймал, синичка.

Двигаю спальный мешок и осторожно, будто она хрустальный алмаз кладу на мягкую ткань.

– Отпусти, – выдыхает. – Пожалуйста.

Завожу руки над головой, фиксирую перья ладонями. Раздвигаю ноги коленями и зависаю над ней.

А что делать дальше, я, дьявол, не знаю. Ни руками, ни губами прикоснуться к обнаженной коже не могу. Ни наслаждения дать, ни удовольствия доставить, ни до оргазма довести. Могу трахнуть. Но сильно сомневаюсь, что она по доброй воле штаны снимет.

Все впервые с тобой, подснежник. Все в первый раз

Наклоняюсь и выдыхаю:

– Ты меня или я тебя?

Губы, дьявол, вибрируют. Дыхание ее ловят. Атомами мурашек покрываются. Дрожью по всему телу растекаются. Эпицентр внутреннего землетрясения.

– Отпусти! – кричит красный бархат. Вот только никто ее не слышит. Ботаники-натуралисты диско-шар врубили. Лесных хищников отпугивают.

– Замри, зефирка. Больно не будет, – не слушает, продолжает бесполезные попытки вырваться.

Обвожу носом по контуру лица, карамелька замирает. Прижимаюсь к волосам, проглатываю знакомый аромат – ванильный, дьявол, коктейль с терпкими нотками ликера. И закусываю все горчинкой грейпфрута. О нос ее трусь, как конченый наркоман. Проводка трещит, по всему телу зарядами электронов стреляет.

Ослабляю захват рук, не дергается пирожное, опускаю ладонь к заднице, сжимаю. Качается сахарная вата в мою сторону, притягиваю к возбужденному члену. Улетаю, дьявол, на саму Луну, ловлю губами ее выдох. Напряжение зашкаливает. Лампочки внутри лопаются. Все защитные барьеры как петарды взрываются.