– Да не уйдёт он, зараза, видать услыхал, что в квартире кто-то есть, – чуть не со слезами на глазах сказал домовой. – У него, когда выпить хочет, слух, как у хорошей собаки. Ещё весь подъезд взбудоражит…

– Так, – ещё раз произнесла сова (она очень часто произносила это слово, хоть и учила своих учеников, что надо бороться со «словами-паразитами»), – в доме есть какие-то деньги?

– Хозяйские – не трону! – твёрдо заявил домовой. – Есть у меня, правда, небольшая, заначка за шкафом… – как бы нехотя добавил он.

– Несите. Быстро! – сова была своей решительностью подобна Наполеону. – Сатирик – в комнату. И дверь за собой закрой.

Сатир послушно скрылся в комнате.

– Так (это был триумф «слов-паразитов»), вы, Афанасий, скорее лезьте за шкаф и несите свои деньги. Представитесь дальним родственником, дайте ему немного денег и выпроводите побыстрее, – добавила миссис Стрикс и взлетела на антресоли, где устроилась между старых вещей хозяина.

Афанасий отворил дверь. На пороге стоял Толик, мордастый детина неопределённого возраста, убеждённый тунеядец и запойный пьяница. На Толике был точно такой же чёрный тренировочный костюм с вытянутыми локтями и коленками, как и на домовом.

– Ты кто, мужик?! – поинтересовался сосед и вполне по-хозяйски зашёл в дверь, небрежно отодвинув домовика.

Растерянный Афанасий даже не попытался ему помешать.

– Ты кто Андрюхе-то, в натуре, брат, что ли? Скажи мне, в чем сила, брат… – проявил чувство юмора Толик, а затем, положив руки на плечи Афоне и сосредоточенно глядя ему в глаза, добавил: – Слышь, а у тебя денег занять можно? Не! Я отдам! – сосед снял правую руку с плеча домового и кулаком стукнул себя в грудь. Для убедительности, так сказать.

Афанасий молча кивнул. Его страшно мутило от терпких соседских ароматов: судя по всему, пахло не только вчерашним, но и позавчерашним. Домовой так же молча высыпал соседу в потную ладонь пригоршню мелочи.

– Ты чо, издеваешься, да? Я к тебе чо, побираться пришёл? – вскипел благородным гневом Толик.

Афоня лишь часто заморгал в ответ.

– У тебя, скажешь, рублей сорок не найдётся, да? Ах ты, интеллигент вшивый! – выпалил сосед самое страшное оскорбление и схватил домового за грудки.

Непривычный к драке, в общем-то, жилистый и сильный, Афанасий потерял от неожиданности равновесие и стал валиться назад, увлекая за собой вцепившегося в него соседа. Афоня распахнул своей спиной дверь в комнату, и они повалились прямо на ковёр. Тут домовой вышел, наконец, из себя, и нанёс лёгкий, но упругий удар двумя ладонями в грудь соседа. Такой удар предварял обычно его прохождение сквозь стены. Сосед хрюкнул от неожиданности и боли и незамедлительно отпустил своего противника.

Морщась и переводя дух, Толик встал на одно колено, а затем, шатаясь, медленно поднялся на ноги и посмотрел перед собой мутными, слезящимися глазами. И тут взгляд его внезапно обрёл ясность, а глаза расширились от небывалого ужаса. Перед ним, переминаясь на козлиных, мохнатых ногах стоял некто с рогами на голове. Некто улыбнулся ехидной улыбкой и потряс ушами. Сосед икнул, посерел от ужаса и бросился наутёк, едва вписавшись в дверной проем и сильно ударившись плечом об косяк входной двери.

Толик нёсся по лестнице вниз, сбивчиво матерился и орал:

– Чертиииииииии, чертииииииии!!!..

Между третьим и вторым этажом он чуть не сшиб Юлю, хрупкую, полупрозрачную девочку, студентку музыкального училища. Увидев взлохмаченного, дико вращающего глазами соседа, она невольно вскрикнула и выронила пакет с апельсинами, что держала в руках. А Толик уже грохотал ногами по лестнице дальше. Апельсины, подпрыгивая на ступеньках, тоже катились вниз. Со стороны могло показаться, при определённой доле воображения, будто Толик несётся вниз по некому апельсиновому водопаду, вернее – апельсинопаду.

На площадке второго этажа он наступил на один из злополучных фруктов, споткнулся и дальнейший путь проделывал уже кубарем. Наблюдавшая апельсиновую гонку перепуганная Юля крепко зажмурилась. Где-то наверху хлопнула дверь.

После шумного бегства Толика прошло не менее получаса. Домовой решился, наконец, и осторожно выглянул за дверь. Тишина. Ни криков, ни грохота…

Афоня вернулся в квартиру и сказал, обращаясь к своим притихшим друзьям:

– Ну что, не передумали? Если идём, то прямо сейчас. Этот Толик уже наверняка разболтал кому-то, собутыльников у него пруд пруди. Или, ещё хуже, в милицию позвонил… Так мы идём?

В десять вечера с минутами во двор дома номер 17 вышла достаточно странная компания: чудаковатый, суетливый пенсионер с длинной седой бородой, в тренировочном костюме, в сопровождении одетого сильно на вырост худощавого подростка. Глядя на них издали, можно было предположить, что дедушка-физкультурник решил, наконец, приобщить лодыря-внука к вечерним пробежкам. Они остановились у песочницы, переговариваясь, и одновременно посмотрели наверх. В ту же секунду из открытой форточки на пятом этаже вылетела большая птица. Она сделала бесшумный круг над «дедушкой и внуком» и полетела прочь из двора, туда, где темнели кроны деревьев городского парка.

Подросток поправил на плече сумку, и они вместе с физкультурным пенсионером пошагали в ту сторону, куда улетела птица.

Было пасмурно. Начинал накрапывать меленький дождик-моросявка. Прохладный, какой-то совершенно нелетний, ветерок забирался под одежду. Непривычные к холоду Афоня и Сатирик ёжились и шмыгали носами. Вот и парк… Сатир и домовой прошли через центральный вход и остановились посреди главной дорожки, ведущей в глубину парка.

Каким бы чужим и неуютным ни был этот новый, большой мир, открывающийся их взору, он был прекрасен. Дождик прекратился так же быстро, как и начался, и о том, что он заходил в город, напоминали лишь мокрые дорожки парка, искрившиеся миллионами крошечных огоньков в свете фонарей. Деревья, со всех сторон обступившие дорожку, словно молчаливые великаны, тихо шелестели листвой. Серебристые тополя, трогательные юные берёзки, по-своему милые в своей обыкновенности, клёны ясенелистные, что люди зовут обычно просто ясенями… И сами ясени, безвольно машущие своими тёмными кожистыми листьями, похожими на руки, словно пытаясь отогнать надоедливый ветерок. Афанасий и Сатирик были так очарованы этими огромными деревьями, этим вечерним, вкусным воздухом, пахнущим мокрой травой, этими серыми, похожими на огромных пушистых кроликов, тучками на небе, что поначалу даже не заметили, как болен парк, как ужасно захламлён он. Повсюду валялись на земле и стояли прямо на скамейках, возле полупустых урн, пивные банки и бутылки. Возле лавочек виднелись кучи окурков, окружённые омерзительным многоточием плевков. Замечательный когда-то парк, по сути, был превращён в гигантскую помойку. Засмотревшись на целую компанию бабочек-совок и мотыльков, порхающих в желтоватом свете фонаря, Афанасий споткнулся о брошенный кем-то посреди дороги полиэтиленовый пакет, набитый пивными банками и прочей дрянью, и чуть было не растянулся на асфальте. Сатир в последний момент удержал домового от бесславного падения. Они присели на лавочку. Афоня растирал ушибленную ногу, а Сатирик извлёк из своей сумки горсть столь полюбившихся ему пшёнок и шумно хрумкал ими. В это время за их спиной раздалось сиплое рычание. Друзья одновременно вскочили со скамейки и резко обернулись.

Из-за куста вышел белый, с рыжими пятнами, пёс внушительных размеров. Шкура его была покрыта боевыми шрамами. Устрашающая пасть оскалена, в глазах, как показалось перепуганному домовому, читалось явное желание перекусить поздними прохожими.

– Анаси Миходич, – пролепетал сатир одними губами, – надо бежать…

– Надо, Сатирушка, только я хоть и в спортивном костюме, а совсем не бегун. Беги ты, ты молодой. Спасёшься, поживёшь… – прошептал домовой в ответ.

– Бросить вас? Ни за что! – заявил сатир громко и решительно, топнув ногой.

В тот же миг собака мощным прыжком бросилась на Афоню. Но страшным зубам было не суждено впиться в тело домового – путь хищнику преградил сатир. Худощавый и хлипкий с виду, Сатирик так ловко боднул пса, сбив буквально в полете, что тот нелепо шлёпнулся на асфальт. Грозный пёс замешкался, барахтаясь и пытаясь встать, буквально на пару секунд. Этой форы сатиру оказалось достаточно.