Дорога Из большого мы ехали города. …Плыл «Шевченко» в ночь, не спеша, За кормой отдыхала Вологда, Но трудилась машины душа. Мои спутники спали в каюте, Утомлённые дня суетой, Верхней палубы плыло безлюдье Сквозь полей тишину и покой. Сырь ночную и трав неизвестных Резкий запах – струила река С берегов и лугов окрестных Под пронзительный плач кулика. Огоньки деревень проплывали, Образ родины с детства святой, В них по-прежнему много печали Для души, как моя, городской… Возвращение – декабрь 45 г. Нас метель тогда провожала, Заметала позёмка след, Редко где в стороне мигала Деревенька огнями в ответ. По замёрзшей реке, бездорожью, Наши сани спешили в ночь: Надо утром машиной порожней На поезд успеть точь-в-точь. Мне мерещилось: там, за кустами И по руслу уснувшей реки Мчатся следом серые стаи, Чьи-то злые горят зрачки. Облегчённо мама вздохнула, Когда ветер за полночь стих, И луна в сани к нам заглянула, Ожил долго молчавший ямщик. Сосед наш, Василий Игнатьич, Колхозный, в годах, бригадир. Председатель его назначил: До Сямжи семью проводи. – Ты не бойся, Ольга, доедем, Видишь – лошадь бойко пошла, Чует: где-то близко деревня, Захотелось конюшни тепла. Значит, в город направилась к мужу. Я гостил в нём раз – до войны, Он, конечно, деревни не хуже, Но привычней к Сондуге мы. Паренёк у тебя востроглазый, Будешь помнить деревню аль нет? Я молчал. Над тайгою безгласной Лили звёзды свой призрачный свет. 22 июня 41 г. Таврический сад Докурив сигарету, Я вернулся в каюты тепло. Может, в памяти брезжило это, Может, брезжила ночь в окно… …Мы гуляли с мамой по саду, Это было как будто вчера, Вдруг спешить стали люди куда-то — Так для нас началась Война. Сразу стихли в саду деревья Замерла на пруду волна, Потемнело вокруг, как в затменье, Так в меня вступила Она. …Мы по улице шли, по любимой, Где июньские липы цвели, Торопились люди мимо, И детей вели и везли. И мороженщица покатила Белый ящик с эскимо… А потом сирена завыла, Стали пушки стрелять, Как – в кино. И всё чаще шли солдаты Под мотив широкий такой, В наш сад привезли аэростаты, Это тоже было Войной. В эвакуацию На площади у вокзала На вещах сидели два дня. Помню, девочка рядом трещала: Знаешь, мальчик, какая Она? Мне о ней рассказала мама, Она раньше была на войне. Это – папы шагают прямо, А потом лежат на траве. И чей папа не встанет, тот ранен, Скоро, значит, вернётся домой… – Замолчи ты, бога ради, Несносный ребёнок какой! Рассердилась девочки мама, О такой я не слышал войне, Мой папа ходил всегда прямо В портупее – крестом на спине. …После Тихвина еле-еле Поезд полз, замирая, как червь, А над ним злые птицы летели И несли ему смерть. В чахлый вереск, в жидкие сосны, Где в кюветы, где под кусты Прячась днем, и лишь вечером, в звёзды, уходили мы от Войны. Помню вечер, Поезд долго стоял у моста, А над ним серебряный кузнечик Стрекотал – может быть, неспроста. У вагонов гадали женщины, Чей он, ТОТ или свой? Вдруг соседка, та, что поменьше, Зло сказала: Ирод какой! …Дальше смутно: в трюме нары, И «Шевченко» – колёсный чудак, Хмурый лес и какой-то усталый Наш обоз на двух лошадях. На одной – поляк с Украины, Далеко занесла их война, Самого, двух дочек и сына. Умерла его вскоре жена Уж в деревне, где в кузнице тёмной Всю войну лошадей он ковал, Молчаливый, угрюмый, огромный, И кузнец был, и коновал. Июль 1967 г. Тотьма …Утонул городок в берёзах Над широкой, как Север, рекой, Затенённые елями плёса, И рискованный сплав молевой. Ровно в полдень на доски причала Я ступил, как на лунный песок, Где-то здесь моей жизни начало, Где-то здесь моей жизни исток. Путь далёк был еще, в Верховажье, Куда транспорт один – мотовоз. Городской показалось блажью Мне метро после этих вёрст. Машинист, сондожанин знакомый, Под хмельком – один раз ведь живёшь, Лихо вёл мотовоз и вагоны Сквозь тайгу и колёсный галдёж. И ещё километров пятнадцать По дороге мы шли до тех пор, Пока лес не стал расступаться И открылся для глаз простор… |
