Как-то раз за кирпичной оградой

Я увидел – как сон наяву,

Плыла церковь, бела и нарядна,

Куполами крестя синеву.

Прямо в поле иконы смотрели,

Жаркий полдень гудел и звенел,

Отрешённо монахини-ели

У ограды стояли без дел.

И военные вспомнились годы,

Там, на Севере, майский погост,

Наши в школу за знаньем походы

И прохладные кроны берёз.

Русский Север – это лес,

таёжных рек сплавная сила,

осины синий переплеск,

берёзы свежие белила.

Угор, плывущий по тайге

туда, где на небесном крае,

как земляника в молоке,

в тумане солнце остывает.

Русский Север, России окраина,

разбудил тебя времени крик,

но живёт в тебе тихая тайна,

но живёт твой певучий язык.

Знаю я – то души ностальгия,

мира древнего тайная власть,

полевая, лесная Россия

в ней живёт, глаз чужих сторонясь.

Много видел я рощ берёзовых,

и ещё увидеть не прочь,

но над северными плёсами

роща белая – белая ночь.

В её светлом и строгом покое

первозданная свежесть планет,

льёт прозрачней воды родниковой

в сердце вам свой таинственный свет.

Скромен Север – ни яблонь, ни вишен,

в загородках – картошка и лук,

красотою какой-то недвижной

околдовано всё вокруг.

Не шелóхнет листвою берёза,

обмерла в испуге лесном,

даль подёрнута синью белёсой,

глубь речная спит под кустом.

Но высоки угоры таёжные,

с них увидишь Россию ты всю,

будешь жить теперь ей завороженный,

к чародею попав в западню.

Есть за Тотьмой река Царева,

В тихих плёсах кувшинкам рай,

Повернёт направо, налево,

Золотые рубли собирай.

Околдует красою таёжной,

Позабудешь и Волгу, и Дон,

Чернецом-камышом завороженно

Будешь бить перед нею поклон.

Иль протянет с берега руки,

Покачнёт нечаянно чёлн,

И нахмурит брови-излуки,

И закружит и вглубь повлечёт.

Зашевелится в омуте нечисть,

Померещится леший на пне,

И кикимора прыгнет на плечи

Из косматых еловых ветвей.

Сюда мы плыли сквозь туман и ветер,

Когда взошла над озером заря,

Стояла церковь, лик её был светел

И тёмен от осеннего дождя.

Вокруг неё лишь острова да плеса,

И стало ясно: Ки́жи – не Кижи́,

Над озером торжественно и просто

Летели главы: из гнезда – стрижи!

К старинной Тотьме «Метеор»

мчал меня по Сухоне вечерней,

лесной реки раздавшийся простор,

воды глубокой плавное теченье.

На кручах, как дружины Ермака,

стояли ели, ожидая ночи,

горело солнце на вершинах-шишаках,

кровавый бой как будто им пророча.

Тот древний путь мне не забыть теперь,

дороги той я малая песчинка,

что помнит на Днепре Кисаню дебрь

и говор фряжский ладожского рынка.

Я в отпуске. Я сельский житель.

Я тело отдал солнцу и воде,

глаза я подарил святой обители,

а душу я вручаю, Русь, тебе!

Колоколами озвони мне сердце,

пускай окрест ликует перезвон,

я распахну души невидимые дверцы,

врывайся, Русь, в меня со всех сторон!

Входи полками, в шлемах и веригах,

шальной историей, о будущем мечтой,

и Словом о полку несчастном Игореве,

сраженьем с иноземной саранчой.

И гневной жизнью протопопа Аввакума,

и градом Китежем под синею волной,

и широтой вселенского разгула,

и тишиной обители лесной!

Как стрекочет кузнечик в прокосиве,

словно душу сшивает мою,

словно верит – нет в мире осени,

только лето одно – как в раю.

Ты, кузнечик, невидимый мастер,

стрекочи, стрекочи, что есть сил,

шей, дружок, свое шумное счастье,

жизни трать своей солнечный пыл.

Заворожены белой ночью,

тихо в поле берёзки стоят,

будто вышли в него нарочно

и какую-то тайну хранят.

Незаметно на дальних покосах

копит силы к рассвету туман,

чтоб завиться в берёзок косы,

чтоб обвить лентой тонкий их стан.

Тихо в поле. Душа что-то знает,

только тоже тайну хранит,

и сама о себе забывает,

не гнетёт её мысль, не томит.

Тихо в поле. Лишь где-то несмело,

как сквозь сон, прокричит дергач,

и покажется – в мире целом

одинок ты, как птицы плач.

И тут вспомнит душа, что хранила:

тишину вот этих полей,

что уж раньше в ней всё это было,

и навеки останется в ней.