Рамона едва успела сложить одеяло, когда упали первые капли дождя. Любовники бегом бросились по голове сфинкса к ступенькам, ведущим вниз, но так и не добрались до них.

Дождевые капли слились в сплошную стену воды, как будто небо вдруг превратилось в огромный графин, случайно опрокинутый каким-то пьяным великаном. Их сбило с ног, корзина вырвалась из рук Рамоны и полетела через голову сфинкса вниз. Сама Рамона тоже едва не последовала за ней, но Саймон вовремя схватил ее за руку. Они подползли к ограждению по краям головы и вцепились в вертикальную стойку.

Позже Саймон почти ничего не мог вспомнить. В его сознании в длинное размытое пятно слились немой ужас, зверская тяжесть дождя, холод, клацанье зубов, боль в напряженных руках, вцепившихся в металлическое ограждение, сгущающаяся тьма, внезапное появление огромной массы народа, смутное недоумение по поводу того, почему люди столпились на макушке сфинкса и пугающее осознание ответа на это «почему», когда на них обрушилось море, и он в панике дернулся вверх. В следующее мгновение его пальцы разжались, отпуская ограждение, потому что вода поднялась к самому его носу, затем, где-то в шуме и суматохе, он услышал сдавленный крик Рамоны и поплыл в никуда.

Футляр, в котором было банджо, плыл перед ним. Саймон ухватился за него. Футляр давал некоторую плавучесть. Сбросив с себя всю одежду, Саймон сумел остаться на плаву, цепляясь за футляр и усердно работая ногами. В какой-то момент мимо него проплыл верблюд с пятью людьми, и каждый норовил забраться ему на спину. Затем верблюд ушел под воду. Последнее, что увидел Саймон, был вытаращенный верблюжий глаз.

Спустя какое-то время он проплыл мимо макушки Великой пирамиды, за которую цеплялась какая-то женщина. Она истошно вопила до тех пор, пока поднимающаяся вода не залила ей рот. Саймон проплыл мимо, тщетно ломая голову над тем, откуда взялся этот суперливень, погодное бедствие такой мощи, что теперь засушливая земля Египта оказалась на глубине 472 фута под ним?

Наконец в темноте ночи посреди сплошной стены дождя наступил момент, когда Саймон был готов отказаться от своего набрякшего водой духа и дать себе утонуть. Он был слишком измучен, чтобы и дальше сражаться за жизнь. Для него все было кончено.

Саймон был атеистом, однако помолился Яхве, богу своего отца, Марии, любимому божеству бабушки, и Гитче Маниту, богу своей матери. Как говорится, хуже не будет.

Но не успел он закончить свои молитвы, как наткнулся на что-то твердое. Это нечто было также полым, потому что бухало под струями дождя, как барабан.

Через несколько секунд буханье прекратилось. Саймон так онемел от холода, что прошло какое-то время, прежде чем он понял: это потому, что дождь также прекратился.

Он ощупал предмет. Тот был похож на гроб, но слишком большой, чтобы быть гробом, если только в нем не заперли мертвого слона. Его верх был скользким и примерно на восемь дюймов выступал над поверхностью воды. Саймон приподнял футляр с банджо и надавил им на этот самый «гроб», толкая его под воду. Тот слегка опустился под его весом, и Саймон положил на него ладони. Ему хватило силы трения, чтобы медленно вскарабкаться на плоскую поверхность, а затем переместиться в ее центр.

Он лежал ничком, хватая ртом воздух, слишком замерзший и несчастный, чтобы уснуть. Несмотря на это, он все же уснул, хотя сны его были малоприятными. С другой стороны, они редко бывали иными.

Проснувшись, он посмотрел на часы: 07:08. Он проспал, по крайней мере, двенадцать часов, хотя сон нельзя было назвать освежающим. Затем, чувствуя с одного бока тепло, он медленно повернулся. К нему прижимался бездомный пес. Спустя какое-то время пес открыл глаз. Саймон погладил его и, обняв, вновь лег лицом вниз. Голод заставил его задуматься о том, а не придется ли ему в конечном итоге съесть четвероного друга человека. Или наоборот. Это была дворняга весом около шестидесяти фунтов (против его ста сорока).

Вероятно, пес был сильнее его, и наверняка очень голоден. Собаки всегда голодны. Саймон уснул, а проснулся опять в темноте под звездами. Пес не спал. Желто-бурой масти, длинномордый, он расхаживал так, будто у него был артрит.

Не желая, чтобы пес нарушил хрупкое равновесие, Саймон подозвал его к себе. Пес подошел и лизнул ему лицо, хотя Саймон не смог понять, было ли это выражением потребности в любви или просто желанием узнать, каков он на вкус. В конце концов, он заснул и проснулся одеревенелым, словно бревно (или кость, давным-давно зарытая псом). Зато ему было тепло.

Тучи куда-то исчезли, солнце стояло высоко, а вода на поверхности предмета, ставшего его ложем, высохла. Саймон впервые разглядел его, хотя по-прежнему не знал, что это такое. Около десяти футов в длину и семи в ширину, предмет имел прозрачную пластиковую крышку.

Из-под которой на Саймона смотрело лицо мертвеца.

Саймон понял, что лежит на одной из пластмассовых витрин, в каких в каирском музее выставлены на показ публике мумии древних фараонов. Герметичная витрина целой и невредимой выплыла из здания.

Саймон столкнул недовольного пса обратно в море, а затем и сам опустился через край в воду рядом с животным. Ему пришлось изрядно повозиться, чтобы поднять крышку и сбросить ее в волны, но в конечном итоге он добился своего. Затем залез через край обратно и забрался внутрь, зачерпнув немного воды. Встав на край открытого гроба внутри витрины, он втащил туда пса. Обнюхав мумию, пес горестно завыл.

После многих тысяч лет одиночества мумия обрела плакальщика.

Саймон опустился на пол и внимательно вгляделся в соколиный лик бывшего правителя Верхнего и Нижнего Египта. Кожа мумии была столь же туго натянута, как у сенатора из Кентукки, и суха, как правительственный отчет. Вместе с жизненно важными соками, время высосало из-под нее всю плоть. А вот кости сохранили свое былое высокомерие.

Саймон оглядел витрину. К одному ее краю была привинчена табличка. Он не смог прочесть написанного на ней, потому что буквы смотрели наружу. На другой стороне гроба, на полу, он нашел отвертку, высохший презерватив, пару трусиков и завернутый в фольгу сэндвич с сыром и салями. Похоже, у какого-то музейного работника в гробнице состоялось любовное свидание. Или же ночной сторож привел женщину, чтобы скоротать часы одиночества. В любом случае, кто-то вспугнул любовников, и они сбежали, оставив после себя улики, которые Саймон сопоставил согласно методике Шерлока Холмса.

Саймон благословил их и развернул фольгу. Хлеб, сыр и салями были тверды, как картон, но вполне съедобны. Он разломил сэндвич пополам, дал одну половинку псу и с благодарностью стал грызть свою. Пес, вмиг слопав свою порцию, посмотрел на сэндвич Саймона и зарычал. Саймон подумал, что у него будут с ним проблемы, но затем понял, что рык доносится из живота пса, а вовсе не из его горла.

– Тебе нравятся старые кости? – спросил он, погладив пса. – Можешь сгрызть их. Но не сейчас.

Взяв в руки отвертку, он снял табличку. На ней была такая надпись:

Он порядком попортил кровь Моисею.

Моисей и история, в свою очередь, порядком попортили кровь Мернептаху. Все считали его злодеем. Когда люди читали о нем в Библии, как он, преследуя беглых евреев, утонул в Красном море, все думали: «Этому негодяю крупно повезло, что он утонул». Увы, эта история была выдумкой. Мернептах умер в возрасте шестидесяти двух лет ужасной смертью от артрита, закупорки артерий и плохих зубов. Как будто этого и скверной репутации было мало, гробовщики удалили ему яички, а грабители могил надругались над его телом, случайно оторвав ему правую руку.

– Ты по-прежнему полезен, старик, – сказал Саймон. Он сорвал с мумии полотняные полоски, затем отломил пенис и бросил его псу. Пес поймал его, прежде чем тот упал на пол, и проглотил. «Печальный конец могучего фаллоса, осеменившего сотни женщин», – подумал Саймон. Оставалось лишь надеяться, что от пропитанной смолой плоти у пса не разболится желудок.