– Аккуратнее, не разлей, – заволновался Рома.

Я с опаской принюхался. Запах вырвавшийся из горлышка наполнил мои легкие. Он не оказался противным, как я почему-то представлял. Аромат луговой травы с нотками дождевых червей, не более.

Я отдал бутылку Роме.

– Наливай.

– Никто не идёт? – он оглянулся, – Мне послышались шаги.

Мы стали оглядываться, но никого не заметили.

– Ладно, ребята, до встречи через 200 лет, – и Рома и одним залпом осушил бокал.

Я стал наблюдаться за его лицом.

– Как она? – спросил Илья.

Лицо Романа было настолько сильно сжато, будто жидкость одновременно кислая, горькая и горячая. Наконец он вдохнул и сплюнул.

– Гадость какая-то.

– Не жжёт?

– Да нет вроде, но противная.

– Много налил?

– Да нет, чуть-чуть.

– Наливай мне столько же.

Роман налил и протянул мне стакан.

Я ещё раз понюхал, но никакого противного запаха не ощутил. Возможно, он улетучился.

– Ну что? Через 200 лет, – поддержал я шутку Ливера, – и также залпом осушил стакан.

На самом деле мне не показалось, что жидкость имеет запах червей. Может отдаленно. Скорее она чем-то напомнила смесь лекарств и уксуса.

Я не стал морщиться.

– Да нет вроде не так страшно, как ты сказал.

– Ладно, Илья, твоя очередь, – Рома протянул ему стакан.

– Ты мне больше налил, чем вам.

– Так получилось, хочешь, вылей немного.

– Да ладно, – произнес Илья и тоже выпил.

– Ну как.

– Терпимо.

– Теперь куда? – спросил Рома.

– Мы пойдём ковыряться, а ты как хочешь, – ответил я ему.

– Тогда давайте завтра встретимся в школе и ощущениями поделимся. Только больше никому ни слова.

– Хорошо Рома, только не думай что ты теперь наш друг.

– Я не рассчитывал. У меня друзей хватает, – как-то снова неуверенно ответил он.

– Ну, бывайте.

И он пошёл прочь, раскачиваясь из стороны в сторону, шныряя крысиным взглядом по сторонам.

– Противный он, – сказал Илья.

Я, молча, кивнул.

В тот момент я еще не понимал, какую ошибку мы совершили.

Плохо мне стало не сразу. На следующий день я почувствовал какое-то недомогание. Сильно болела голова, и в носу появилось жжение, но я посчитал, что всего-навсего простыл. Всё равно пошел в школу, а вот Ильи там не было. Ближе к обеду меня начало тошнить. Школьный врач дал мне несколько таблеток активированного угля и отправил домой. Дома меня несколько раз рвало. Я лежал на кровати. Голова раскалывалась, сильно чесались дёсны. Я в тот момент уже осознал, что мы отраву выпили. Вот тебе и вечная жизнь. Я ждал родителей, потому что позвонить на работу не было возможности. Первой пришла мама. Она сразу обратила внимание, что я плохо выгляжу, и поинтересовалась что случилось.

Понимая, что не стоит ничего скрывать про вчерашнюю историю, потому что может быть только хуже, я все выложил. Скорая увезла меня в больницу. Промывание желудка, какие-то витамины, уколы, от которых моя задница чесалась еще несколько дней.

А на второй день моего больничного пришел милиционер. Он в подробностях расспрашивал, что случилось, и только потом, спустя два дня с момента нашего распития, я узнал, что Ильи не стало. Он умер той же ночью. Его родители нашли утром мертвого в постели.

Разговор с родителями состоялся непростой. Они не ругали меня. Они просто беседовали со мной, но, несмотря на это, напряжение присутствовало. Мне с трудом давались ответы на простые вопросы. Я и сам уже понимал, что не стоило этого делать и впредь этого делать не буду. А Илью было уже не вернуть.

Винил ли я Романа за произошедшее? Скорее да, чем нет? Винил себя, больше ввиду того, что изначально Илья не хотел этого пить. Я каждый раз вспоминал ту нашу беседу и понимал, что я не настаивал и даже, кажется, хотел его отговорить. Я возненавидел Романа за это. Не знаю, насколько он был виноват. Для меня, да. Самое обидное, что он ни разу не подошел, не извинился, не поговорил со мной об этом. Он вел себя, как ни в чём не бывало. У меня присутствовало огромное желание как-то встретить его и так разбить ему лицо, чтобы он не мог еще долго показываться на глаза, но повода тот больше не давал.

Позже, вспоминая тот момент, когда Ливер наливал эликсир себе, а мы отвернулись, чтобы посмотреть, не идет ли кто, и я не был уверен, что он тоже выпил жидкость. Он сказал, что она противная, но мне так не показалось.

Моего друга Ильи не стало. Ещё очень долго у меня не было такого друга как Илья, а может быть, даже вообще не было.

Первый раз после смерти Ильи я встретился с ним в попытке бессознательного забытья. Шел 2007 год. Я, двадцатипятилетний инвалид проводил свое время между реальностью и сном, между часами боли и минутами расслабления. Меня накачивали обезболивающими, но я ее чувствовал. Боль была со мной. Сейчас я знаю, что по большей части я ее и провоцировал.

Жесткое столкновение на тренировке и от моей перспективной карьеры хоккеиста пришлось отказаться. Не спасла экипировка. Да, она частично снизила удар, но вердикт врачей поставил крест на моей карьере. В лучшем случае тренером, но только после полного восстановления. А это было не мое. Я планировать летать по льду, а не наблюдать за летчиками.

Илья пришел в один из моих затяжных отключений.

Чтобы уйти от боли, я старался забыться, стараться ни о чём не думать, отключить сознание от реальности, просто лежать, не осознавая себя. Превратиться в неодушевленный предмет и просто лежать. Я отстранялся, убеждал себя, что я просто тело дохлого хорька на песке, частично зарытого в него. Никому не нужный, в частности самому себе, не осознающий себя.

Лежать и пытаться получить какую-то осмысленность своего положения и может просто чуточку расслабиться, потому что не нужно никуда вставать. Найти какую-то крупицу смысла приобретенного нынешнего положения. Если ты труп хоря на песке, то прими это как должное и просто отдыхай, думай, что тебе выдалась возможность отдохнуть от повседневности. Да нет, это просто обманывать себя. Обманывать, что всё хорошо, не включать мышление и воспоминания. Лежать. Просто лежать.

Тупая ноющая боль. Я не труп. Он не чувствует. Какой-то мрак заполняющий тебя, понимание того что пытаешься себя обмануть, что всё хорошо, что жизнь не окончена.

Я как сейчас помню те ощущения, несмотря на прошедшее время.

Это уже даже, скорее, не боль. Это больше похоже на бесчувствие. Я сам довожу себя до такого состояния. Я не понимаю, сколько же я уже лежу? Если не считать того время когда я прихожу в сознание то, наверное, уже два дня, а может быть и больше. Ведь я временами погружаюсь в сон. Я не хочу вставать. Если говорить научным языком то, наверное, это депрессия. Хотя никакая это депрессия. Это не желание что-либо делать, нежелание начинать жить по-новому. Я ощущаю неприятное онемение по всей правой ноге, и оно распространяется всё выше. Может это гангрена? Может моя нога умирает. Я представляю, как разлагается изнутри сантиметр за сантиметром мое тело, гниёт заживо. Колено, голень, но где-то внизу еще есть живая ступня, но ее уже не спасти, нельзя оставить жить ступню, ампутировав ногу от икры и до таза.

А может гангрена уже забралась в пах и выше? Тогда все. Я обречен. Да нет, врачи этого бы не допустили. Я просто лежу и пытаюсь понять до какого места дошла это боль. Всё тело затекло. Я не хочу шевелиться, я не хочу осознавать, что я больше не могу, не могу жить так, как раньше. Я не хочу думать о том, что было ещё час назад.

Заходил врач и разговаривал со мной. Хотя скорее это было похоже на монолог. Он задает вопросы и слышит тишину в ответ. Я уже два дня два не ел. Это те два дня, что я лежу в сознании, а сколько до этого? Я чувствую, что при малейшем движении головы чешется подбородок. Значит, я уже давно не брился минимум пару недель. Не хочу поднимать руку и трогать. Мне колют какие-то уколы видимо витамины, но мне всё равно.