– Спасибо, что поболтали со мной. – На прощание сказала Рейчел. – И за то, что спасли мне жизнь.

– Поправляйтесь. И будьте осторожней.

– Вы ещё зайдёте?

Надежда в её медовых глазах убедила меня в том, что так и будет.

– Обещаю.

– А я обещаю подумать над вашим предложением Эмбер.

Я забрал китель, кольцо и непонятное чувство радости с собой и покинул палату.

Через два дня доктор Дарлинг размотал бинты, чтобы оценить, как там поживают мои раны. Боль стала стихать, но отказывалась покидать моё тело ни днём, ни ночью. Я просыпалась, когда ворочалась во сне и облезлая спина под перевязью касалась жёсткого матраца.

Тело – не душа. Его раны быстрее затягиваются. Покрываются рубцами, что не скрыть одеждой. Но они не страшнее тех рубцов, что под кожей, что скрыты в глубине. Их никто не видит, но они болят сильнее всего. Я знаю, о чём говорю, потому что легко переношу боль от ожогов, однажды обзаведясь рубцами на душе.

Со мной так же возились доктора девять лет назад, чинили и латали дыры в теле, вправляли кости, зашивали порезы. Жаль, их не учат вправлять переломы души. Стоя голышом за ширмой, покрываясь ознобом холодка и смущения, чувствую неживой латекс перчаток, еле-еле касающийся бугристой кожи, и вспоминаю, как такие же перчатки на других руках осматривали гематомы после аварии. Вспоминаю умиротворённые лица родителей и брата, в этот миг покоящихся в холодильных камерах морга. И вздрагиваю, как от прикосновения с того света. Доктор Дарлинг принимает мою дрожь за реакцию на боль.

– Отёк спадает. – Выдавливает он ободряющие слова, но они мало ободряют. – Инфицирования нет. Очень хорошо.

– Долго ещё ходить с повязками?

– Неделю-две. Когда выпишем вас, придётся самостоятельно менять бинты. Если не будете справляться, можете приходить на перевязки сюда.

Затянув мою спину и грудь в очередной марлевый корсет, доктор велит одеваться, и я снова погружаюсь в накрахмаленную сорочку, в которой чувствую себя такой же раздетой. Доктор Дарлинг проделывает всё то же самое с лицом, но при этом старается выглядеть так, будто там лишь царапина от кошачьих когтей, не больше. Будто огонь не содрал мою кожу.

– Скажите честно, – прошу я. – Моё лицо… оно ведь уже не станет прежним.

Лёгкий вздох, чтобы оттянуть момент истины.

– Боюсь, что нет. Ожоги затянутся новыми тканями, покроются рубцами.

– Могу я взглянуть? – Со страхом спрашиваю я, пока увечья не успели скрыться от моих глаз бинтами.

– Лучше подождать, пока не заживёт.

– Всё так страшно?

– Могло быть хуже. – Честно признаётся доктор, сочувственно поджимая губы. – Я видел последствия пожаров, мисс Росс. Вам не о чем переживать. Ваше лицо останется таким же прекрасным.

– Лишь наполовину…

– Всегда можно прибегнуть к пластической хирургии. Современная медицина творит чудеса.

И заботливые руки доктора принимаются подготавливать материалы для повязки, как в палату входит Остин. Его взгляд едва касается моей «непрекрасной» половины и тут же виляет в сторону, как машина, чтобы не задеть выскочившего на дорогу оленя. Он ищет малейшую деталь в полупустой палате, за которую уцепиться, лишь бы не видеть того, что стало с моим лицом.

Остин бормочет, что подождёт за дверью, пока мы не закончим, и исчезает в коридоре с видом облегчения. Словно мои раны могут перекинуться и на него.

Доктор Дарлинг наводит марафет на моём обожжённом лице и ловит мой оскорблённый взгляд.

– Ваш молодой человек? Для него вы останетесь такой же.

Я благодарно киваю, делая вид, что верю в эти небылицы. Но отвращение на лице Остина сродни моим ожогам – они въелись в его лицо и никакие бинты его не скроют. Доктор похлопал меня по руке и оставил на растерзание реальности.

– Привет, Рейч. Прости, что долго не появлялся. Много работы.

Мы оба знаем, что это ложь. Остин был обычным менеджером по продажам и без него легко могли бы обойтись каких-то двадцать минут, которые он мог потратить на визит вежливости. Но он не приходил по другой причине. Просто не хотел.

Мы болтаем о пустяках, ходя вокруг да около того, что рано или поздно всё равно бы прозвучало.

– Слушай, Рейч…

– Не надо. – Прерываю я его напускное сожаление. – Я знаю, что ты хочешь сказать.

– Прости, но это слишком для меня.

– Слишком? Навещать меня в больнице или видеть моё уродство? – Не хотела срываться на грубость, но уж извините. Меня бросали парни – я в этом не новичок. Я была слишком скучна, или слишком грустна, слишком умна или серьёзна. Но никогда не была слишком уродлива.

– Рейч…

– Уходи. Не надо ничего объяснять. Не хочу слышать твою ложь. Я только что с обеда и сыта, чтобы проглатывать ещё и враньё. Просто уходи.

– Мне жаль.

И он подчиняется. Хочет сжать мою руку напоследок, но дёргается в неуверенном движении и просто уходит, даже не обернувшись, сталкиваясь в дверях с Джеком Шепардом.

Господи, только этого мне не хватало! Обзавестись свидетелем своего унижения.

– Я не вовремя. – Говорит он, мечтая провалиться сквозь землю вместе со мной.

– В самый раз. – Насильственная улыбка ещё никогда не выглядела естественно.

– Это вам. Подумал, вам захочется чего-то помимо больничной стряпни.

На моих коленях появляется пакет со связкой бананов, контейнером черники и пачкой шоколадного печенья. Лучшее лекарство для больных телом и разбитых сердцем.

– Вам не стоило.

– Не хотел приходить с пустыми руками.

Какая ирония, если учесть, что мой парень – уже бывший парень – ни на секунду не задумался о такой мелочи. Его букет двухдневной свежести с жалостью посматривал на мой позор с подоконника, куда та неприветливая медсестра уютно пристроила в больничной вазе специально для таких случаев.

– Спасибо, я люблю чернику. И особенно шоколадное печенье.

– Оно, наверное, не такое вкусное, как то, что печёте вы.

– Как-нибудь я угощу вас своей выпечкой, и вы сами сможете проверить, так ли это.

В этот раз гость не дожидается предложения остаться и поболтать. В нашем распоряжении гораздо больше пяти минут, потому что Джек Шепард предусмотрительно подобрал время в приёмные часы.

– Вы ещё не сделали предложение? – Спрашиваю я и пугаюсь сдавливания в рёбрах, словно боясь услышать утвердительный ответ.

Сегодня он мне снился. Его лицо с кривого ракурса, пока я болталась на его руках. Сейчас у меня было больше времени на то, чтобы разглядеть его с ног до головы. Делаю это аккуратно, одним глазком, чтобы не смутить его и не выдать себя. Джек Шепард – вылитый пожарный. Первым подтверждением этому служат его широкие плечи. Ни у одного из моих знакомых нет таких внушительных плеч и крепкого тела. Сегодня их обтягивает простая чёрная футболка, купленная на какой-нибудь распродаже много лет назад, о чём вещают потёртости у горла, но сидит на нём так, словно пошита по спецзаказу. Лицо наделено той мужественной красотой, которая ни каждой придётся по вкусу. Но мне ой как приходится. Геометрические подбородок и скулы, обросшие небрежной, но благородной щетиной. Крупный нос с игривыми крыльями, которые артистично поигрывают, подстраиваясь под любую эмоцию. Впечатляюще густые волосы, тёмные, как горький шоколад. Но самые выразительные – глаза, пытливые, ничего не упускающие из виду. Их взяли в осаду неглубокие морщинки, но они ничуть не портят вид, а лишь добавляют изюминки, как пышным кексам из «Поппи».

– Вы не первая, кто меня спрашивает. – Усмехается он. – И ответ – нет, вы ведь ещё не поделились своим планом.

– У меня было время подумать. Целая куча времени. – Зачем-то уточняю я, хотя и так понятно, что я целых два дня томилась в этой палате, как рагу на плите. – У меня есть парочка идей, но не знаю, понравятся ли они вам.

Джек откинулся на спинке стула, весь во внимании. Я нервно выдохнула, заметив, как напряглись его грудные мышцы под тонкой тканью футболки, и отвела глаза.