Ольге Д. -

с благодарностью за все,

чего не было 40 лет назад.

«И сказал Хусий Авессалому: нехорош на этот раз совет, который дал Ахитофел.»

(2 Цар. 17:7)

От вокзала «Дрезден Главный» до студенческого общежития, где располагался «Интернационале Бригаде Лагер», мы шли пешком.

Дрезденский вагон скорого поезда №246 сообщения «Ленинград - Берлин» прибыл рано утром.

Солнце висело низко, било в глаза; за нашими спинами на асфальте переплетались длинные тени.

Спешить было некуда, мы плелись медленно, глазели по сторонам.

Со стороны «Фройндшафт» напоминал трофейную команду.

У каждого из «бойцов» имелся чемодан или сумка – у девиц даже не по одной – но личный багаж составлял лишь малую толику.

Основной объем составляли общие запасы.

Согласно договоренности, по будним дням нас обещали кормить обедом на работе и ужином в студенческой столовой.

Завтраки и пансион выходных оставались нашей заботой.

Поэтому при подготовке к отъезду была сделана калькуляция, отряд закупил провизию.

Через две границы мы привезли добрую тонну круп, макарон, тушенки и прочей дряни, к которой в обычной жизни я бы не притронулся.

Помимо продуктов, позванивали ящики с водкой.

Провоз алкоголя подчинялся строгим правилам, командир приказал купить по две разрешенных бутылки на человека.

Целевым назначением запаса считались вечеринки, где предполагалось угощать скупых немцев с широтой русской души.

Но, еще в Ленинграде распознав соотрядовцев, я не сомневался, что эту водку они вылакают сами.

На Варшавский вокзал, откуда уходил поезд, груз возили целый день и складывали, оставив охраняющего.

В Германии все получилось легче, не потребовало нечеловеческих усилий.

Мы погрузили неподъемные припасы на багажные тележки – огромные и удобные, которые можно было катить куда угодно с условием возврата на вокзал.

Веселый немец Хольгер из штаба интербригад, встретивший у вагона, говорил по-русски лучше, чем многие русские.

Он сказал, что Юрий-Гагарин-Штрассе ответвляется на ближайшем перекрестке, и до общежития идти меньше километра.

Я жил в лучшем на свете городе – Ленинграде.

Я любил его как ничто, не представлял жизни в ином месте.

Но я шагал по Дрездену и понимал, что тут тоже прекрасно.

В чем-то нравилось даже больше.

Небо было выше и прозрачнее, солнце ярче, дома белее, а тротуары чище.

Люди одаривали улыбками, каких не мыслилось в СССР.

И навстречу и попутно шли женщины – много женщин; все казались молодыми.

В моду года вошли особые юбки.

Трехъярусные, они были очень короткими.

Голые ноги ласкали глаз и дарили надежду.

Нынешним летом надежду дарило все.

Это «все» было связано с женщинами.

Стоял август тысяча девятьсот восемьдесят третьего.

Почти год как умер Брежнев, в стране поползли изменения.

Я учился в Ленинградском университете.

Мне было двадцать два года, я перешел на пятый курс математико-механического факультета.

В конце июля я вернулся с военных сборов, где завершил средне-специальное военное образование.

Через год – по окончании университета – я должен был получить военный билет офицера запаса, стать инженер-лейтенантом.

Клубились нехорошие времена, продолжалась Афганская авантюра.

Сейчас тучи сгустились, как никогда.

По углам поговаривали, что весь наш выпуск заберут в армию.

Младших офицеров не хватало, заткнуть дыры в армейском Молохе могли даже такими никчемными кадрами, как вчерашние матмеховцы.

Впрочем, совсем никчемными мы не были.

Мы относились в ракетным войскам и артиллерии, наша военно-учетная специальность «5002» означала командира пусковой установки оперативно-тактической ракеты.

В обиходной номенклатуре комплекс назывался «ОТР-22», настоящее обозначение было секретным, его запрещали произносить за стенами военной кафедры.

Ракета являлась востребованным оружием.

Твердотопливная – с двигателем на пороховых шашках – она не требовала заправки, была готова за секунды, а вездеход «Ураган» позволял ударить из любой точки.

На сборах нам показывали подготовку к пуску.

Поднимающаяся в вертикальное положение с ложемента, ракета вызывала однозначную реакцию.

Впрочем, если в двадцать лет любой банан не ассоциируется с фаллосом, а любая булочка – с вагиной, то не стоит продолжать саму жизнь.

У меня ассоциации были еще глубже.

Пенис, вышедший на оргазм, не поддается контролю; эякуляцию можно прервать, лишь его отрезав.

Эта ракета вела себя точно так же: после запуска не управлялась, остановить ее можно было, лишь сбив с перехватчика.

После практики на полигоне любой из нас оказывался востребованным, попадал в разряд военного мяса.

С учетом того, что пусковая установка являлась одноразовым оружием, поскольку мгновенно засекалась противником, отправка в Афганистан означала билет в один конец.

Однако мне такой вариант не угрожал.

Я имел планы: амбициозные, но реальные.

Еще на втором курсе я пристроился на кафедру высшей алгебры и теории чисел, занимался с одним и тем же руководителем.

По окончании университета я должен был поступить в аспирантуру.

Это спасало от бед: евреев и аспирантов служить не забирали.

Я собирался защитить как минимум кандидатскую диссертацию, остаться на кафедре и прожить жизнь без бед.

Я знал, что зарплата доцента составляет триста двадцать рублей.

При условии среднеинженерных ста десяти, вариант сулил если не золотые, то хотя бы серебряные горы.

Конечно, какой-нибудь шахтер, знающий лишь таблицу умножения, получал тысячу.

Но в стране победившего пролетариата именно такие сидели на вершине пирамиды.

Смысла состязаться я не видел.

Тем более, что все полученное гегемоны возвращали государству за пропой, сами ходили с полубритыми рожами и в отрепье.

Свою нишу я определил себе сам.

В общем, я был молод, здоров и полон планов на будущее.

Идя по солнечному Дрездену, я ощущал это будущее, как никогда.

Тому были и частные причины.

Мы жили на улице Марата – около Невского проспекта, в квартале от метро «Маяковская», в двух шагах от цивилизации.

Квартира, некогда выгороженная из второго этажа после экспроприации владельца, была трехкомнатной коммуналкой при четырехметровых потолках и одних соседях: старухе с незамужней дочерью.

Номер квартиры и номер дома в сумме давали «13».

О числовой каббалистике я не думал.

Она казалась несущественной.

Родители искали варианты, чтобы переселить соседок куда-нибудь в Купчино, а их комнату присоединить к нашим.

Концы не сводились: не хватало связей на нужных уровнях.

Вернее, не хватало деловой хватки и умения поступиться чем-то малым ради большого.

Папа был химиком, кандидатом наук.

Мама преподавала высшую математику в военном училище с неприличной аббревиатурой «ВПИСКУ».

Оба были праведными, как церковные кружки для сбора пятаков.

Порой я даже удивлялся, как их угораздило родить меня.

Когда я вступил в возраст важнейших интересов, мама принялась промывать мне мозги химерой добрачного целомудрия.

Сама холодная, как пикша, она внушала, что я должен жениться на «самой лучшей девушке в мире» – причем познать ее лишь после свадьбы.

О прочих женщинах речи не шло; основой маминой системы взглядов была не только моногамия, но и уникальность полового партнера.