– Постой! – едва не плача, пробормотал Егорка. – Не уходи! Пожалуйста! Я правда не могу туда.

Макс остановился, тяжело вздохнул.

– Говори – почему ты не хочешь идти? Или говори, или молчи. И оставайся тут. Мне уже плевать на все. Правда плевать. Я готов идти, но не готов останавливаться по любому пустяку. Не мне это надо, тебе.

– Случай был, – тихо произнес Егорка. Голос его дрогнул. – Со мной.

Он дрожащей рукой вытер навернувшуюся на глазу слезу, начал рассказ.

– Меня родители на лето, когда я в школе еще учился, отправляли к деду на пасеку. Сажали на электричку, я ехал до станции Зеленой, выходил. Там меня уже дедушка на «Москвиче» встречал. И вот на этом «Москвиче» мы через лес ехали к нему на пасеку.

Мне нравилось у деда. Там тихо на пасеке, спокойно. Я все лето там с ним жил, мед ел, сладкий-сладкий! Вечером костер, и на костре еда приготовленная – макароны с тушенкой или суп из консервов. Иногда дед в деревню ездил за молоком. В общем, классно было.

Пчел я не боялся. Да и они не кусались. Дед мне однажды сказал, что поговорил с ними и что они меня больше не тронут, и с тех пор они не жалили меня и я их бояться перестал.

В седьмом классе тоже меня отправили к деду на лето. Та же станция Зеленая, я вышел. Дед встретил. Только какой-то уставший он тогда был, серый. Взгляд такой грустный, словно пеплом присыпанный. Я надолго тот его взгляд запомнил. А дед лишь отмахнулся – все нормально, просто плохо спал, нога на погоду болела левая.

Поехали мы на «Москвиче» через лес. И лес в тот раз словно тоже другой был, темный, чужой. Деревья шевелились.

Едем по дорожке накатанной, дед молчит. Я хочу разговор поддержать, а он лишь коротко отвечает. И иногда морщится. Больно ему. И грудь так трет, словно чешется.

А на повороте, что к Заводи ведет, дед вдруг так страшно захрипел, схватился за сердце. Машину бросило в сторону, но она быстро остановилась. Я к деду. Трясу его, кричу – деда, деда! А он лишь хрипит. Хотел будто что-то сказать мне, даже повернулся, но не смог. И глаза так закатил страшно. И все. И затих…

Егорка замолчал. Максим глянул на своего спутника, хотел приободрить, но не смог – не нашлось нужных слов. Стало стыдно за себя – что не сдержался и накричал на него.

Егорка молчал. В его горле что-то клокотало и булькало. Но парень не плакал – ни единой слезинки не было в его глазах. Егорка лишь склонил голову чуть ниже, безвольно опустил руки, которые мелко дрожали. Продолжил:

– Долго я так тряс деда. И все казалось мне, что вот он сейчас встрепенется ото сна, улыбнется прежней улыбкой, спросит: «Чего ты испугался? Да я просто прикемарил чуток».

А он все не просыпался.

Потом дед и вовсе завалился как-то неуклюже на бок, на дверь.

Я вышел на улицу, начал ходить вокруг машины, не зная, что делать. Растерян был. Начал кричать, звать на помощь. Да только никого там не было, лес голимый. А до ближайшей деревни прилично топать.

Уже темнеть начало. А я уйти оттуда не могу, чтобы позвать кого на помощь. Все мне кажется, что едва уйду, как дед очнется и начнет меня искать, заругается, что одного его оставил и сбежал. Ерунда, конечно, мне так тогда казалось. Так и ходил кругами у машины.

Потом опять в «Москвич» сел – пугаться стал темени. Только в машине еще страшней стало. Там ведь это… тело лежало. Мертвое. Это я уже начал понимать, что дед того, все.

И выбежал опять на улицу. И побежал. Паника уже тогда овладела мной сильно, ничего не соображал. Как будто волной захлестнуло по самую голову.

Рванул через кусты и ветки в какую-то густую липкую тьму, напролом. Недолго бежал, в канаву полетел. Ударился сильно ногой. Кричать – а голоса нет. Словно невидимые руки сдавили горло. А этот лес, черный, живой, смотрит на меня и поглотить хочет! Он действительно живой был!

И уже помутнение у меня какое-то стало, ничего не помню, что было. Вроде как-то выбрался из ямы, вроде где-то блуждал в лесу. И что-то черное, живое, и страх дикий, и дед там, в «Москвиче», мертвый…

Следующее, что помню, – стою, а возле меня участковый что-то на листке выводит, протокол, наверное, какой-то заполняет. Меня спрашивает, но так, для проформы, не пристает. Больше пишет и хмурится. И еще зевает так с кряхтением.

И еще помню, смутно, какое-то черное огромное пятно там, в лесу, в самой его глубине. Какое-то вроде бы живое существо, злое. И смеется надо мной.

Меня потом долго лечили, к разным врачам водили. Таблетки, помню, все детство потом пил. Горькие такие, противные. Бр-р! Голова от них раскалывалась, и все в каком-то тумане плавало. Поэтому и не люблю лес.

Егорка закончил свой рассказ, замолчал.

Повисла пауза.

Макс смотрел на своего спутника уже иначе, без злобы, напротив, жалел его. Вздохнув, произнес задумчиво:

– М-да. Пройдя до половины путь, очутились мы с тобой в сумрачном лесу. Точнее, перед ним.

– Максим, пожалуйста…

– Ладно, – отмахнулся тот. – Через лес не пойдем.

– Что, правда? – удивился Егорка.

– Правда.

– Ура!

Парень вскочил, на радостях обнял спутника.

– Ладно, хватит орать, – пробурчал Макс, отстраняясь. – Пошли лучше, времени мало.

Путники двинули по пологому склону. Лес стал уходить вправо, открывая идущим невероятную картину, которую они не увидели бы, если бы не изменили маршрут.

…Поле они приметили еще издали. У северной его части высилась гора, словно поверженный великан, окружая его, создавая что-то вроде долины.

На самом поле росли красные маки – целое поле ярко-красных маков! – и издали казалось, будто это кровь, разлившаяся от тела великана.

– Что это? – спросил Егорка, вглядываясь в даль.

– Трава какая-то, – пожал плечами Максим. – Постой… маки! Это маковое поле!

Это и вправду было маковое поле, где цветы цвели так плотно друг к другу, что походили на один сплошной ковер. Красота поражала.

– И что же, мы по нему пойдем? – спросил Егорка.

По его лицу было понятно, что портить эту красоту и топтать ногами ему явно не хотелось.

Максим тоже не хотел, но выхода не было.

– Обходить опять придется, – ответил он. Глянул на край поля – оно стелилось до самого горизонта. – Это лишний день-два. Но на этот раз ты меня не разжалобишь никакой историей, даже если она у тебя есть и касается именно маков!

– Значит, идем через поле? – кисло спросил Егорка, глядя на красное великолепие.

– Верно, – жестко ответил Максим. – Так будет быстрее.

Он и сам не хотел идти здесь, какое-то странное тревожное чувство разрасталось внутри, под самым сердцем, что-то колючее, неприятное. Но ведь через поле и в самом деле будет быстрее. А поле… ну что в нем такого может быть опасного? Цветы и кусты не такие высокие, если кто и таится там, в маках, то не выше собачонки, а против мелкого зверя есть автомат.

Но путники медлили. Они смотрели, как ветер тревожит ковер красных бутонов и те пригибают головы, образуя волны. Зрелище было чарующим, приносящим приятный аромат цветов, мягкий, нежный, и Максим вдруг почувствовал умиротворение и спокойствие. И чего он боялся этого поля? Напротив, тут безопасно. Безопасней всего на свете. Только зайди – и никто не тронет, все проблемы исчезнут.

– Пошли, – уже более уверенно произнес Максим и ступил в маки.

Листья и стебли приятно шелестели и словно бы даже расходились в стороны, пропуская путников вперед, в самую глубь.

Егорка некоторое время нервничал, оглядываясь по сторонам, но и он вскоре успокоился, его шаг сделался медленнее, а сам он начал блаженно улыбаться.

– Сколько цветов! – произнес он, делая глубокий вдох. – А пахнут как!

Пахли они и в самом деле умопомрачительно. Сладкий, цветочный, травянисто-зеленый аромат разносился по округе, ветер подхватывал его и нес, нес, нес…

Пахли маки не приторно-сладко, даже не цветочным ароматом, а запахом цветущего луга, и от этого еще больше становилось спокойней. Казалось, и не было ничего – ни смертей, ни горя, ни болезни, только эти кроваво-красные маки и больше ничего.