Перечисляя как-то дела Пожарскому, которые требовалось решить, Юдин обратил внимание на одно из них.

– Вот ещё такое письмо пришло, Дмитрий Михайлович! Пишет сосланный Гришкой Отрепьевым в Соловецкий монастырь бывший казанский царь Симеон Бекбулатович. Ну, тот, который у Грозного был великим князем! А затем Грозный, когда натешился чудачеством, назвал его тверским царём!..

– А за что Лжедмитрий сослал его?

– Он обличал его в принятии латинской веры!.. Так вот, он, постриженный под именем инока Степана, просит освободить его от соловецкого жития! Стар он уже, слеп. Невмоготу ему там!

– Надо уважить старца! – расчувствовался князь Дмитрий, тронутый судьбой невольного старца. – Кузьма, проследи за этим! – велел он Минину. – Перевести старца Степана, по его челобитью, в Кириллов монастырь. Отпиши об этом игумену на Соловки. Да чтобы проводили старца до Кириллова, сдали там игумену и покоили бы его по монастырскому чину!..

В Ярославле, в ополчении, понимали также, что надо как можно скорее избрать законного царя.

– Чтобы земля стала! – говорил чуть ли не на каждом заседании князь Дмитрий.

И на одном из заседаний постановили, чтобы города прислали свои решения – приговоры, кого хотят в государи. И прислали бы они их, эти приговоры, со своими представителями, чтобы на совете наметить кандидатуру государя. В соборной грамоте, которую оформили дьяки ополчения, не было ничего о боярах, сидевших в Кремле, и выступавших против них ополченцев.

Соборную грамоту князь Дмитрий, хотя и был главой ополчения, подписал десятым, после Морозова, Долгорукого, Головина, Одоевского, Пронского, ещё и других, и даже после Мирона Вельяминова… Этого требовало местничество. И оно получило свое… Кузьма же оказался в этом ряду ещё дальше князя Дмитрия, пятнадцатым, и за него руку приложил князь Дмитрий…

– Ляпунов-то обличал тех, кто в Кремле сидит, заодно с поляками, – сказал Кузьма. – А здесь, в соборной грамоте, – ни слова о них! Всё свалили на одного Михаила Салтыкова!

Он осуждающе покачал головой.

– Великих бояр нельзя отстранять от избрания царя! – резко заявил Иван Шереметев.

– Ну да… – тихо пробормотал себе под нос Кузьма. Ему было понятно, что тот же Иван Шереметев отстаивает это из-за того, что его родственник, Фёдор Шереметев, сидит сейчас в Кремле с «литвой». Да и Черкасский – родня Филарету! А брат того и сын сидят тоже в Кремле, при великих боярах.

Но Шереметева поддержали все князья, окольничие, стольники. И это раскололо совет.

Их стояние здесь, в Ярославле, затянулось. И Пожарский, встречаясь с Мининым, каждый раз подбадривал его, да и себя тоже, что они вот-вот, наконец-то, выступят.

– Опять этот архимандрит, Дионисий! – поморщился князь Дмитрий, получив письмо из Троице-Сергиевой обители. – Торопит: пора-де и выступать к Москве! Она-де всем голова! Как будто мы не знаем этого!.. И ещё: возлюби ближнего, как самого себя! Какое лицемерие!.. Они сами там, по монастырям, передрались между собой! А тут поучают!..

Он не заметил, что говорит, как тот же Кузьма.

Он устал от склок и дрязг, которыми жил Ярославль последние месяцы. Хотелось чистоты, забыть в походе, на природе, о том, что происходило здесь. В этот день он обошёл полки, стоявшие постоем на посаде и в самом городе. То, что он увидел, насторожило его. Всюду была скученность, вонь от нечистот. Ополченцы, грязные, немытые, выглядели неважно, появились завшивевшие.

– Кузьма, надо расселить ратных куда-нибудь! – вернувшись в приказную, отдал он распоряжение Минину. – Хотя бы по ближним деревенькам!.. И как можно скорее!..

Но они опоздали с этим. В начале мая появились первые больные. Затем их число стало быстро расти. Какая-то зараза, похоже, стала перекидываться из одного полка в другой. В полках запаниковали, когда в один день сразу умерло несколько человек. Из города побежали те, кто не выдержал, испугался.

– Поветрие!.. Зараза! – пошло гулять по полкам.

В Ярославле стало тревожно. И не только в полках, но и среди жителей тоже. К середине мая уже едва успевали хоронить умерших. Началось повальное бегство из города.

Князь Дмитрий собрал воевод, взял с собой Минина и дьяков и пришёл в храм Святого пророка Ильи, на площади города.

– Батюшка! – обратился он к протопопу. – Тебе не нужно говорить, что творится с ополченскими! Как помочь людям?! Остановить поветрие!.. Помогай! И из иных церквей призови для службы!

– Хорошо! – согласился протопоп. – Проведём крестный ход! Отслужим молебен! Да поможет нам Господь!.. И да будет суждено свершиться праведному делу!..

И вот из храма пророка Ильи выступила процессия духовных и ополченских. Несли икону Спаса, синолойные [13]кресты, пели псалмы… От храма процессия двинулась в сторону воеводской избы. Прошли мимо церкви Иоанна Златоуста. Там ударили в колокола, к процессии присоединились ещё горожане, священники. Мимо воеводской прошли дальше, к церкви Леонтия Чудотворца, затем к стоявшему тут же собору Успения Пресвятые Богородицы. Там их тоже встретил перезвон колоколов. Оттуда, повернув направо, прошли мимо церкви Торской Богоматери и далее повернули к церкви Николы Рубленого. Везде их встречали и провожали колокольным звоном. У каждой церкви к процессии присоединялись всё новые и новые священники, с иконами послушники, монахи, простые горожане, посадские, крестьяне. Процессия росла, удлинялась, превращалась в людской поток, набиравший силу против морового поветрия, чтобы всем миром одолеть его… Прошли Подзеленские ворота, затем мимо дворов, поставленных в каком-то пьяном беспорядке. От церкви Архистратига Михаила они повернули снова направо и двинулись к монастырю Преподобного Феодора, обошли вокруг него. После этого процессия направилась к Углическим воротам, выходящим на посад. За этими воротами они обошли вокруг церкви Рождества Богородицы, а уже от неё пошли к церкви Богоявления Господня. Вот только теперь процессия начала обходить посадские постройки, на которых разместились на постой полки ополчения.

Яков Тухачевский и Михалка Бестужев со своим двоюродным братом Никитой Бестужевым, а к ним пристали и все их приятели, смоленские, затесались в процессию ещё у воеводского двора. И сейчас они наблюдали, как батюшка из храма Пророка Ильи кропил и кропил каждое строение, каждый двор и избёнки, что попадались им на пути. А за ним едва поспевал юный отрок с ведёрком святой водицы…

Обойдя посад, затем крепостные стены города, процессия вошла в город через Семёновские ворота и по Пробойной улице вернулась назад, к храму Пророка Ильи.

Смоленские служилые изрядно устали оттого, что пришлось тащиться вокруг всего города и по посадам. Постояв, поговорив ещё немного у воеводской избы, издали наблюдая, как Пожарский даёт какие-то распоряжения собравшимся вокруг него начальным людям, они гурьбой двинулись уже ставшим для них привычным путём к себе, на посадские дворы.

Через неделю мор пошёл на убыль. А ещё через неделю прекратился совсем.

Выбрав время, князь Дмитрий и Кузьма пришли в храм Ильи. Поблагодарив батюшку за помощь, они передали ему небольшую сумму на храмовые расходы.

– Всё, что можем, – извиняясь, сказал князь Дмитрий. – Сам понимаешь, отче, нужда в деньгах в ополчении великая!

– Благодарю, Дмитрий Михайлович, – сказал батюшка. – А на эти деньги поставим церковь ему, нашему Спасителю…

Князь Дмитрий и Кузьма простились с протопопом, вышли из храма, остановились.

– Сейчас каждый поп, каждый монах нам в помощь! – здесь, наедине, без батюшки, стал наставлять князь Дмитрий Кузьму, зная его старую неприязнь к монахам и попам. – Возьми-ка лучше и поставь часовенку вот здесь! – топнул он ногой по земле. – В память об избавлении от мора! Не жди, пока батюшка примется за это! Тот может и потянуть…

– Хорошо, – сказал Кузьма.

То, что он обещал, он делал сразу же.

Часовенка, Спас Обыденный, была срублена в один день. Стоит она и до сих пор на том же месте, где топнул по земле князь Дмитрий, в центре древнего кремля, против Демидовского сада. Надпись на ней гласит, что здесь прославилась исцелениями в 1612 году икона Спасителя, когда в войске князя Пожарского разразилась эпидемия.