Дальше они плыли не разговаривая. Незаметно прошло больше двадцати дней, и они добрались до местности Чжунли[194]. У Ван Ань-ши давно была чахотка, теперь же, когда он провел столько времени в маленькой лодке и был подавлен последними событиями, болезнь его обострилась. Он захотел сойти на берег, полюбоваться видами города и хоть немного отвлечься от своих грустных мыслей.

— Отсюда до Цзиньлина уже недалеко, — сказал Ван Ань-ши своему управляющему. — Поручаю тебе сопровождать мою жепу и домочадцев и заботиться о них. Вы поплывете водным путем через Гуабу[195] и Хуайян[196], а я двинусь по суше. Встретимся в Цзиньлине у реки.

Ван Ань-ши отправил семью дальше на лодке, а сам с двумя слугами и доверенным чиновником Цзян Цзюем остался на берегу.

— Поскольку вы, господин министр, решили двигаться по суше, нам необходимы носильщики, — обратился к Ван Ань-ши Цзян Цзюй. — Пошлете ли вы на уездную почтовую станцию требование, чтобы вам дали носильщиков, или же предпочтете нанять их сами на свои средства?

— Я уже говорил вам, что не хочу поднимать переполох в местных органах власти, — сказал Ван Ань-ши. — Наймем сами — вот и все.

— Если мы хотим сами нанять носильщиков, нам следует обратиться к посреднику, — сказал Цзян Цзюй.

Слуги взвалили узлы на спину, и Цзян Цзюй повел Ван Ань-ши на постоялый двор, хозяин которого занимался посредничеством. Тот почтительно встретил их и усадил.

— Куда вы намерены ехать, господин проезжий чиновник? — спросил он.

— Мы направляемся в Цзяннинфу, — ответил Ван Ань-ши. — Я хочу, чтобы вы подыскали мне паланкин и трех лошадей или мулов. Тогда мы могли бы сразу же двинуться в путь.

— Теперь не то, что прежде, — сказал хозяин. — Достать все, что вы просите, невозможно.

— Почему же? — удивился Ван Ань-ши.

— Это долго рассказывать — одним словом тут не обойдешься[197], — ответил хозяин. — С тех пор как упрямый министр стал у власти и ввел новые законы, приносящие ущерб состоянию и губительные для населения, весь народ разбежался. Хотя здесь и осталось несколько бедняков с семьями, но им пришлось отправиться на казенную службу; найти свободных людей, которых можно было бы нанять, негде. А кроме того, когда народ беден, средства иссякли, люди сами не едят досыта и у них нет лишних денег, — кто станет кормить лошадей или мулов? Если и найдутся несколько животных, то ведь вам этого мало. Посидите пока здесь, а я пойду поищу. Достану — не радуйтесь, не достану — не обессудьте. Только платить теперь придется вдвойне против прежнего!

— А кто тот упрямый министр, о котором ты говорил? — спросил Цзян Цзюй.

— Его зовут Ван Ань-ши, — сказал хозяин. — Я слышал, что у него белые глаза — он привык смотреть на всех свысока. Что ж, это естественно — дурные черты человека проявляются в его облике.

Ван Ань-ши опустил глаза и велел Цзян Цзюю не касаться чужих дел и прекратить этот разговор. Хозяин удалился. Прошло немало времени, пока он вернулся и сказал:

— Мне обещали только двух носильщиков для паланкина, даже третьего, оказалось, невозможно найти — так что смены у них не будет, но платить им придется за четверых. Лошадей совсем нет, я достал только одного мула да еще осла. Завтра в пятую стражу все соберутся у меня на постоялом дворе. Перед самым выступлением в путь дайте им немного серебра.

Ван Ань-ши, которому довелось здесь услышать столько неприятных вещей, чувствовал себя очень неловко и готов был ехать на чем угодно, лишь бы поскорее оставить это место. «Если даже есть только двое носильщиков — потихоньку пойдем и ладно, — подумал он. — Вот только не хватает одного верхового животного. Но ничего не поделаешь, придется отдать осла Цзян Цзюю, а слуги пусть едут по очереди на муле». Он велел Цзян Цзюю, не торгуясь, уплатить хозяину постоялого двора сколько тот запросил, и Цзян Цзюй тут же отсчитал серебром эту сумму.

Было еще рано, и до отъезда оставалось порядочно времени. Ван Ань-ши не мог больше выносить тоску на постоялом дворе, а потому он позвал одного молодого человека пойти побродить вместе с ним. Они вышли на торговую улицу. Рынок и в самом деле был пуст, очень мало лавок было открыто. Ван Ань-ши в душе опечалился. Вскоре они подошли к чайному домику, там было очень чисто. Ван Ань-ши вошел, но только он хотел попросить чаю, как вдруг бросилось ему в глаза четверостишие, написанное на стене:

Далее следовала приписка: «Написано неизвестным автором, скорбящим о том, что творится вокруг». Ван Ань-ши не находил слов выразить свои чувства. У него сразу пропало желание пить чай, и он поспешно вышел. Пройдя несколько сот шагов, он очутился перед даосским монастырем.

— Давайте зайдем осмотрим монастырь и тем скоротаем время, — предложил он своему спутнику.

Они миновали главный вход и очутились во внутреннем помещении. И как раз в тот момент, когда Ван Ань-ши решил помолиться, но еще не успел войти в зал, где приносят жертвы предкам, он увидел приклеенную к красной стене полоску желтой бумаги. На ней были написаны следующие стихи:

Последние строки этого стихотворения говорили о знаменитом ученом Шао Юне[200], или Яо-фу, который выдвинулся во времена прежнего императора Ин-цзуна[201]. Шао Юн был очень сведущ в астрологии и постиг все от неба до земли. Свое жилище он именовал «Гнездом спокойствия и радости». Однажды вместе со своим гостем он проходил по Тяньцзиньскому мосту в Лояне[202]. Вдруг до них донесся голос кукушки, и Яо-фу печально произнес: «Ныне в Поднебесной беспорядок!» Гость спросил, что это значит, и Яо-фу объяснил ему: «Когда в Поднебесной все идет как положено, то воздух движется с севера на юг, но когда в Поднебесной возникают беспорядки, воздух начинает двигаться с юга на север. В Лояне давно уже не было кукушек, теперь они вдруг появились, и это свидетельствует о том, что воздух движется ныне с юга на север. Не так давно император, как всем известно, назначил министром южанина, и тот так перепутал законы, принятые прежними императорами, что династия Сун до конца своих дней не вернет стране былого спокойствия».