Лгал Эрлих. Есенин никогда не вымаливал у своего губителя, чтобы его напечатали или чтобы вышла новая книжка. Это бесило Троцкого, и, когда ему доложили о новом скандале Есенина с Левитом и Рога осенью 1925 года, в его иезуитской голове, очевидно, созрел сатанинский план уничтожения непокорного поэта.

Троцкого явно могли раздражать и некоторые произведения Есенина, в которых автор в эзоповской манере позволял себе личные выпады против него.

Так, «трибун революции» мог узнать себя в поэме «Страна негодяев» в образе комиссара Чекистова, «гражданина из Веймара», приехавшего в Россию «укрощать дураков и зверей». Он презрительно говорит красноармейцу Замарашкину, в лице которого представлен политически наивный крестьянский люд:

Вряд ли стоит касаться опосредованной или иной связи с Троцким разных мелких сошек, привлечённых к англетеровской истории…

Я закончил чтение писем, документов и, отложив их в сторону, ощутил некое удовлетворение. Это был существенный прорыв в теме о Есенине!..

Что же касается великого поэта, то о нём прежде я не знал фактически ничего. Разве только то, что тот писал стихи, слова которых славно ложились на музыку – «Отговорила роща золотая…», «Клён ты мой опавший…»

Во мне закипала злость. Я говорил себе: «Хватит с меня эзотерических тайн и всякой чертовщины! Слишком сильно разыгралось моё воображение, слишком далеко я зашёл: слышу чьи-то разговоры по ночам, разбиваю вдребезги ни в чём не повинные стёкла, зеркала. А всё из-за того, что один экс-следователь с Петровки, 38, вручил мне пакет с собственной рукописью и заявил, что на меня ложится серьёзная ответственность перед потомками.

Я встал из-за стола. Захотелось размять ноги, потянуться.

Занималось утро, в комнату уже просачивался солнечный свет. Меня потянуло прочь из дома: на улицу, на работу – всё равно куда, только бы подальше от всей этой чертовщины.

Однако идти было некуда. Да и рукопись завораживала, притягивала как магнит. Насколько то, что излагал Хлысталов, соответствует действительности? И можно ли быть уверенным в подлинности этих документов, писем? Что, если это не что иное, как мистификация?..

Я поймал себя на том, что во мне пробуждалось ужасное чувство гордыни. И я вдруг осознал, что мне выпал отличный шанс прославиться благодаря этим письмам, документам, дневниковым записям. Из такого сорта материала, несомненно, можно кое-что выжать. Это не газетная статья о том, «чем пахнет стресс» или о том, что «Любовь приходит к нам через… нос». Тут разговор шёл о ином, о гораздо серьёзном и не смешном.

Кое-что мне начало открываться лишь теперь, и, прочитав рукопись, полученную от Эдуарда Хлысталова, я лишний раз убедился в этом.

Так, например, я намеревался с помощью печатного слова поведать людям правду, а вместо этого выстроил из слов глухую стену между своим пассивным самосознанием и способностью принимать решения и действовать. Неожиданно (и только сейчас!) я понял, что десять лет отсиживался за воздвигнутой мной стеной, прятался за словами. И ещё я увидел, как далеко ушёл от себя прежнего – оптимиста, мечтателя, тупоголового романтика, исповедующего независимость.

В какие дальние дали пробивался я, не знаю. Зато был стопроцентно уверен: я неукротимо шёл только вперёд! И вот неожиданная удача: мне повстречались такие же, как я, неуспокоившиеся люди – носители сенсационных документов, информации и артефактов.

И я пришёл к логическому и очевидному выводу: надо докопаться до сути тайны, тайны жизни и смерти Есенина. Спасибо Эдуарду Хлысталову, его беседам со мной и его материалам – всё это помогло мне разрушить стену, которую я виртуально выстроил, отгородившись от жестокой и страшной правды жизни.

Во мне пробудилось давно забытое и кажущееся эфемерным ощущение победы: я обрёл в жизни цель…

Я тут же сел за стол и написал Эдуарду Хлысталову письмо, в котором сообщал, что прочёл его записи о расследовании и теперь хотел бы поработать с документами, книгами и необходимой литературой. Подчеркнув, что прочитанное произвело на меня глубокое впечатление, поинтересовался у Хлысталова о возможности встретиться с ним немедленно, как только позволит время.

Затем выдвинул ящик стола, выгреб ворох почтовых открыток, выбрал одну – с репродукцией картины «Возвращение блудного сына».

Сюжет и тональность полотна художника мне показались наиболее подходящими. Я бросил последний взгляд на открытку, вложил её в конверт и усмехнулся, вспомнив о своих планах с головой погрузиться на целых два-три месяца в море книг, рукописей и ксерокопий.

Я тут же отправился до ближайшего почтового ящика.

Через пару дней, вернувшись домой, я включил автоответчик телефона и, к своему удивлению, услышал голос Эдуарда Хлысталова.

Всё ли со мной в порядке? Я выдернул штепсель из розетки и закрыл глаза. Веки горели – слишком долго я обходился без сна.

Я подошёл к письменному столу, глубоко задумался…

В моей голове уже начала плестись паутина изощрённейшей лжи, правдоподобнейшего обмана. Мне требовалось время, чтобы взять быка за рога, то есть выйти напрямую на зашифрованную тайну жизни и смерти писателя Есенина.

Оставалось выяснить, какое продолжение возымеют события, описанные в старой переписке, как проявят себя в нынешних условиях все эти документы, факты, навязчивые видения, угрозы, тайные и неведомые силы.

Нужно было одним махом прекратить этот бег от самого себя.

Не знал я только одного: до какой степени всё это запутано и, по всей видимости, сплетено в один клубок…

Занимаясь расследованием, Э. Хлысталов встретился (1990 г.) в Петербурге с вдовой коменданта «Англетера» Антониной Львовной Назаровой (1903–1995).

70 лет не рассказывала она о декабрьском происшествии 1925 года. Ее заставляли молчать годы страха, незавидная судьба её мужа, Василия Михайловича, чекиста, управляющего «Англетером» («Интернационалом»). Познавший вскоре после «Дела Есенина» «Кресты» и Соловки («Не болтай лишнего!»), вернувшийся оттуда духовно сломленным и физически разбитым, В. М. Назаров, кажется, навсегда научил «не распространяться» свою спутницу жизни.

100-летний юбилей С. А. Есенина и новые общественные веяния дали старушке А. Л. Назаровой нравственные силы сказать известную ей правду. Если бы она не заговорила, «тайна „Англетера”» оставалась бы во многом нераскрытой. Это она помогла включить в ряд преступников управляющего домом 8/23 по проспекту Майорова (соседним с «Англетером», соединённым с ним подземным переходом) Ипполита Павловича Цкирия, сотрудника ГПУ, знавшего истинные обстоятельства гибели поэта.

В беседе с полковником МВД Э. Хлысталовым Антонина Львовна назвала еще одну фамилию – Петров. (О нем мы рассказали в главе «Мнимые очевидцы».)

Внезапно вызванный поздно вечером 27 декабря в «Англетер» Василий Михайлович Назаров вернулся домой днём следующего дня.

Он рассказал жене о случившейся в его «хозяйстве» беде, а вернее, о поэте, которого он видел вечером в гостинице, в номере у «члена партии товарища Петрова». Конечно, хорошо знавший чекистскую дисциплину муж лукавил – да и зачем было беспокоить молоденькую женщину совсем ненужными ей подробностями (в тот же день она в первый и в последний раз ходила в «Англетер» и видела покойного поэта). Муж-конспиратор также присочинил, что накануне своего скорбного часа Есенин будто бы выглядел хмельным, а «член партии» его радушно угощал пивом. Вот и всё, что удалось узнать.