Я начал терять ощущение времени. На исходе третьей или четвёртой недели моей «болезни» я пришёл на приём к врачу, как обычно, утром и обнаружил, что дверь заперта. Выяснилось, что я перепутал дни недели: было воскресенье, а я считал, что уже понедельник. Пришлось пожать плечами и уйти не солоно хлебавши. Не волноваться же из-за таких пустяков! Меня вообще ничто не могло потревожить, кроме моего расследования и отсутствия вестей от Эдуарда Хлысталова.

И вот как-то утром пришла-таки долгожданная весточка – открытка, написанная каллиграфическим почерком, так хорошо изученным мной. Именно этой рукой был выведен текст послания, в тайну которого, как в бездну, рухнула моя жизнь. Но написано на открытке было совсем не то, что я ожидал. Я прочёл: «Со мной созвонились, и было назначено рандеву в ресторане, где обслуживают слепые кельнеры. Там темно, общение на ощупь. Было двое мужчин в чёрном. Разговор был спокойный, но с угрозами. Они знают про рукописи и требовали их возврата. Берегите себя. Существовали и другие тексты, но они хранились не у меня. Думаю, это проверка нас с вами на прочность. Вы рассмотрели только одну папку с документами или обе? Боюсь, что угроза для вашей жизни реальна. Пожалуйста, не делайте больше попыток связаться со мной по сотовой связи. Ограничьте свои перемещения. Не хочу впутывать вас в новые неприятности. Молю Бога о том, чтобы когда-нибудь вы простили меня за то, что я втянул вас во все эти дела. Общаться с вами могу только по городскому телефону – здесь «прослушка» маловероятна, нежели по мобильнику. Да хранит вас Господь. Ваш Э. Х.».

Открытка, присланная Эдуардом Хлысталовым, и прочитанный мной текст показались мне тяжелее куска свинца. Как раз тогда, когда мысли мои стали оформляться и забрезжила надежда, что мне удастся-таки разобраться со всей этой чертовщиной, окружавшей Есенина, как раз тогда, когда из хаоса начала вырисовываться более или менее ясная картина, я почувствовал, что почва стала предательски уходить из-под ног, что вязкая липкая трясина неопределённости снова засасывает меня в свои глубины…

Снова и снова в моей голове прокручивалась беседа с Эдуардом Хлысталовым. И всякий раз рефреном звучал вопрос: на кой чёрт он всучил мне эти папки с документами?

Как там написал Эдуард Хлысталов?

«Со мной созвонились, и было назначено рандеву в ресторане, где обслуживают слепые кельнеры. Там темно, общение наощупь. Было двое мужчин в чёрном. Они явно преследовали меня… Дорогой друг, будьте осторожны, берегите себя. Нам с Вами важно сохранить те крохи наследия С. А. Есенина, которые сосредоточены в Ваших руках. С уважением, Э. Хлысталов».

Действительно, всё это походило на какой-то дурацкий розыгрыш… Кому понадобилось гоняться за рукописью и документами, неким образом связанными с великим поэтом, погибшим девяносто лет назад? Я часто задавал себе этот вопрос, остроту которого притуплял стакан столичной водки. Но вопросы оставались, а ответов не было.

Я отдавал себе отчёт в том, что, наряду с маниакальной страстью к исследованию есенинской проблемы, меня снедает беспричинное недовольство Эдуардом Хлысталовым. Недовольство человека, чья жизнь полетела кувырком, – и всё из-за случайной встречи с неким следователем с Петровки, 38! Видимо, у всех нас исподволь рождается желание переложить свою вину на плечи другого… Я вспоминал первую встречу с Хлысталовым в Питере, когда мою головную боль как рукой сняло и где я был счастлив, точно влюблённый. А теперь?

Я, как крот, зарылся в работу, в расследование.

Всякий раз, когда я отвлекался от темы, на ум приходила примитивнейшая из мыслей: «Галактика по имени „Сергей Есенин” всё больше и больше засасывает мою душу, а я всё глубже и глубже погружаюсь в неё – в рассвеченный звёздами шлейф, во тьму и хаос неизвестности». Поверьте, говорю это не ради красного словца. Прошло всего несколько недель, а квартиру мою узнать было просто невозможно. Горы бумаг, журналов, книг, куда ни глянь – повсюду пустые бутылки из-под водки да грязные тарелки с остатками еды на письменном столе, на стульях, на полках книжного шкафа, на полу. Полнейший беспорядок! Пару дней назад я битый час потратил на поиски ксерокопий статьи из медицинского журнала, в которой говорилось о Есенине, и не нашёл. Это привело меня в ярость. Я опрокинул стол – книги россыпью полетели на пол. Это ещё больше взбесило меня. Я кричал, проклиная Эдуарда Хлысталова и себя самого. Увы, я утратил контроль над собой…

Я чувствовал, что меня поглощает тьма. Свет стал невыносим, я начал болезненно реагировать на него. Если в комнату проникал солнечный луч, он вызывал у меня боль не столько в глазах, сколько в мозгу. Словом, я впал в транс, как зверь – в зимнюю спячку. И выглядеть стал соответственно: как медведь, залёгший в берлогу. Как-то утром поймал себя на мысли: «Всё труднее и труднее становится раздвигать шторы и занавески, всё труднее солнечному лучу пробиться ко мне в квартиру». Я перешёл на иное освещение – настольную лампу и ночник над кроватью. Они давали ровно столько света, сколько было необходимо, чтобы разобрать слова на странице, и не больше.

Так, глуша водку, я жил во тьме, подобной тому забытью, в которое проваливался, когда меня одолевала усталость. А что касается солнечного света, так я забыл, что это такое. Вернее, мне было наплевать на него. Внешний мир потерял для меня свой смысл. Как бы перестал существовать. Я хотел одного – остаться в одиночестве. Так и вышло. Единственное, что связывало меня с реальностью, – отчаянная попытка собрать всю возможную информацию о Есенине у Эдуарда Хлысталова и тех, кто имел к этому отношение. Я отчаянно работал, читал, писал и думал, и этот конвейер крутился в безостановочном режиме, и не было возможности что-либо изменить. В этом я отдавал себе полный отчёт.

…Через пару часов я проснулся от жуткого холода. Было такое ощущение, будто меня совершенно голым выставили на улицу на жуткий мороз. В висках невыносимо ломило, голова раскалывалась от испепеляющей боли. По комнате распространился резкий запах где-то горевшей серы.

Я увидел себя за рабочим столом. Неожиданно отворилась дверь, я обернулся и увидел нелепость: это вошёл я сам. Мой двойник сел напротив меня и взял мою голову в свои руки. Я с ужасом уставился на него. Тот резко поднялся и стал расхаживать по комнате, я слышал его шаги. Затем он опустился в кресло. Наконец раздался его голос. Он звучал тихо-тихо. Я затаил дыхание, пытаясь уловить смысл речи.

Голос зазвучал вновь – невнятные звуки, возникающие во тьме как бы сами по себе. Я внимал им, боясь пошевелиться, и в конце концов сумел различить слова:

– До каких пор ты будешь присваивать всё, созданное мной, себе?! Твоя дерзость и беспардонность зашли слишком далеко. Пора остановиться и перестать совать нос в явления и вещи, которые тебе недоступны.

Я ответил осмысленной фразой, хотя мой рот оставался закрытым, губы даже не дрогнули:

– Кто ты, призрак в моём обличьи? Что тебе нужно от меня?

– Ты меня не только раздражаешь, но просто достал своим существованием. Я ненавижу и презираю тебя, поскольку не ты, а я подлинный автор книг, которые ты опубликовал. Ты рядишься в чужие перья!..

Моя комната, и без того сумрачная и «слепая», погрузилась в непроглядный мрак, какой, наверное, бывает в глубоком подземелье, когда там вдруг задувают свечу.

Мой призрачный гость вдруг предстал передо мной облачённым в сутану с капюшоном и зависшим над ковром. Он зловеще произнёс: