Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Сююмбика выронила на пол вещи, которые держала в руках. Внезапно задрожавшие ноги не удержали молодую женщину, и она опустилась на оказавшуюся рядом тахту.

– Не упустите удачу, ханум, а я побежала, может, ещё чего узнаю!

Глава 14

И вскоре Джан-Али переступил порог покоев царственной супруги. В тот вечер Сююмбика была занята чтением, уже в Казани она увлеклась поэзией, и творения Фирдоуси, Низами, Саади и Джами открывали ей новый прекрасный мир. Книги эти она случайно обнаружила в одной из комнат дворца. По словам старого аги, который делал там время от времени уборку, книгохранилище основала ещё ханша Нурсолтан, а её сын Мухаммад-Эмин частенько пополнял его. Но с некоторых пор книги пылились в сундуках, отправленные последующими правителями в самое дальнее помещение. А Сююмбика словно открыла пещеру Али-бабы, пересматривала том за томом и поверить не могла, сколько всего здесь скрывалось. В тех сундуках ханум отыскала и книги казанских поэтов, сегодня она читала самого Мухаммад-Эмина[61].

Звук распахнувшихся дверей нарушил погружение молодой женщины в газели, она подняла голову. На пороге стоял повелитель. Ханум побледнела, её остановившийся взгляд замер на мучителе. В свой последний приход Джан-Али являлся высказать жене недовольство её расточительностью: ему донесли о желании ханум выстроить приют для женщин, оставшихся без кормильца и крова. Резкая отповедь хана в тот раз закончилась ограничением и без того скудного содержания Сююмбики. Она невольно ожидала очередного выговора и сейчас, однако Джан-Али находился в хорошем расположении духа:

– Почему я не вижу на вашем прелестном личике улыбку? Или вы не рады меня видеть?

Шутливый тон повелителя не мог обмануть Сююмбику, и она молчала, словно губы её сковала печать. Ханум силилась понять, с чем пришёл к ней владетельный муж, а Джан-Али, по-прежнему улыбаясь, достал из кармана казакина бархатную коробочку. Он раскрыл её перед ней. На алой атласной подушечке красовались серьги прекрасной работы с крупными жемчужинами. Джан-Али приложил серьгу к пылающей щеке Сююмбики и, самодовольно причмокнув, сказал:

– У меня неплохой вкус, ханум! Эти жемчужины словно созданы для вашей нежной кожи. Примерьте же их!

– Благодарю вас, – еле разжимая губы, ответила Сююмбика, – я примерю их после.

– Конечно, вы наденете их ближе к ночи, когда я приду к вам.

– Придёте ко мне? – Сююмбика содрогнулась, словно прикоснулась к склизкой жабе.

– А вы успели позабыть, моя дорогая, но я напомню: вы – моя жена и принадлежите мне!

– Вы позволили это позабыть, – стараясь казаться равнодушной, отвечала она. А сердце стучало, билось в груди, и так хотелось закричать, что она не желает, не хочет видеть его никогда.

Только Джан-Али ничего не замечал, он лишь досадливо отмахнулся в ответ на её упрёк:

– Не хочу спорить с вами. Настоящий мужчина никогда не спорит с женщинами. У женщин длинные волосы и такой же длинный язык! Так вы готовы сегодня ночью принять меня? Я надеюсь, что на этот раз вы спрячете свои зубки.

– Всё в воле Аллаха, – с трудом отвечала Сююмбика, – я – ваша жена.

Она подняла упавшую на пол книгу и отошла к окну, надеясь, что Джан-Али удалится. Но она ошиблась. Её простое телодвижение неожиданно взволновало хана, и он не спешил удалиться, жадно разглядывая упругую линию груди, тонкую талию и округлые бёдра супруги.

– Почему я должен ждать ночи? – произнёс он и облизал внезапно пересохшие губы. – Ты – моя жена и принадлежишь мне, когда пропет вечерний азан и когда мулла ещё не призвал к нему. Иди же ко мне!

Сююмбика вздрогнула, она не могла скрыть страха перед похотливой страстью мужа, слишком хорошо помнилась их первая ночь.

– Но мой господин, – пролепетала она, пытаясь придумать хоть какую-нибудь отговорку.

А Джан-Али не желал слушать её возражений, он потянул Сююмбику за собой и отдёрнул воздушный полог, скрывавший ложе.

Всё остальное время, пока руки и губы мужа касались её тела, она молила Всевышнего об одном: ниспослать ей долготерпение…

На следующее утро к Сююмбике явился главный евнух гарема. Он доложил о приходе Гаухаршад, которая просила принять её, и ханум с радостью устремилась навстречу почтенной ханике. Сююмбике ещё ни разу не удавалось поговорить с дочерью знаменитой Нурсолтан. Ханика присутствовала на празднествах, связанных с приездом ногайской малики в Казань, но там она ограничилась любезными поклонами и вежливыми словами приветствий. А после ханум доложили, что дочь Ибрагима отошла от государственных дел и покинула столицу.

Гаухаршад поселилась в одном из своих загородных имений, где, как казалось всем, только вспоминала о прошлых победах и возвышениях. Видимой власти она лишилась вместе с регентством, которому пришёл конец с женитьбой Джан-Али, ведь повелитель, вступивший в законный брак, стал совершеннолетним и не нуждался в дальнейшей опеке. Но ханика, как и прежде, состояла в правящем диване. И дипломатические грамоты, присылаемые из Москвы и других земель, начинались со слов приветствия повелителя и ханики Гаухаршад в числе прочих знатнейших карачи Казанского ханства. А недавно госпожа прибыла в Казань, зиму она намеревалась провести в столице, теперь же попросила аудиенции у ханум.

Сююмбика, встретив дочь хана Ибрагима, суетилась больше своих служанок. Она подкладывала под спину величественной гостьи подушечки и сама подавала чашу гранатового шербета и сладости, по слухам столь излюбленные Гаухаршад. Ханика выпила шербет и попробовала все угощения, какие были на столе, а после обтёрла вспотевшее лицо цветастым платком. Сююмбика с интересом наблюдала за ней. Ей очень хотелось разглядеть в чертах стареющей Гаухаршад хотя бы отблески красоты, которой так славилась пленительная Нурсолтан. Но, должно быть, дочь была мало похожа на свою мать, или возраст и излишняя тучность уничтожили лёгкую эфемерную оболочку, зовущуюся красотой.

В свои пятьдесят Гаухаршад – невысокая, ширококостная и грузная – имела властные, резкие, почти мужские черты лица. Выступавшие над верхней губой усики ещё более усиливали нелестное впечатление. И разговаривала госпожа низким голосом, от него у ханум бегали мурашки по коже. И в этот раз Сююмбика невольно поёжилась, когда Гаухаршад приступила к разговору, ради которого она просила аудиенции, но прежде поблагодарила ногайку:

– Моя дорогая ханум, я не ожидала такого приёма от вас. Не знаю, кому и обязана такой честью!

Ханика улыбнулась молодой женщине и дружески похлопала её по руке. Всем видом и поведением она показывала, что по праву рождения и положения при дворе никак не ниже казанской ханум, но при этом не забывала демонстрировать искреннюю симпатию к урождённой дочери степей. Тактику сегодняшнего поведения Гаухаршад продумала заранее, но Сююмбика, казалось, не заметила стараний опытной интриганки. Она радостно кивнула ханике:

– Госпожа, для меня большая честь видеть у себя дочь великой Нурсолтан!

На непроницаемом лице женщины не отразилось и тени удовлетворения, словно она не услышала слов, сказанных о матери. В покоях ханум повисло тягостное молчание. Наконец Гаухаршад, опасаясь продолжения неприятной для неё темы, переменила разговор:

– Я слышала, вы живёте затворницей? Мыслимо ли это, ханум, чтобы без боя уступить своё законное место наглой рабыне?

Слёзы едва не брызнули из глаз Сююмбики, она отвернулась, нервно перебирая пальцами зелёную бахрому на камзоле из ширванского шёлка.

– Простите меня, госпожа, если я говорю о неприятных вещах, – продолжала Гаухаршад, – но я слишком стара для того, чтобы бояться правды. Повелитель поступает с вами несправедливо, но, унижая вас, он унижает не просто женщину по имени Сююмбика. В вашем лице он пренебрегает дочерью ногайского беклярибека и казанской ханум! Можем ли мы, преданные Казанской Земле потомки знатнейших родов, спокойно смотреть на это?

вернуться

61

Мухаммад-Эмин – сын Нурсолтан, казанский хан и поэт конца XV века.

29
{"b":"826367","o":1}