Свадебный караван всё ближе подходил к воротам, уже отчётливо слышались отдельные здравицы и оживлённый гул толпы. К зардевшейся от смущения Сююмбике склонилась старшая служанка Хабира:

– Госпожа моя, знаете ли вы, кто из этих вельмож наш великий и могущественный хан?

– Я это сердцем почувствовала, – с улыбкой отвечала Сююмбика, – вон тот, с голубым пером и алмазом в тюрбане.

Служанка охнула, замахала руками:

– Что вы, госпожа! Это же бек Тенгри-Кул, а наш повелитель рядом с ним, на чёрном жеребце!

Укажи Хабира в сторону любого сановного старца, и то Сююмбика не осталась бы такой неприятно поражённой. Будущий муж оказался сутулым юношей с угрюмым прыщеватым лицом. На щеках его вилась редкая рыжеватая поросль, золотой парчовый кафтан топорщился на нескладной фигуре. Казанский господин взирал на приближение свадебного каравана со скучающим видом. Ногайская малика почувствовала себя глубоко оскорблённой, словно её жестоко обманули, подсунув этого непривлекательного юнца вместо рисуемого в воображении мужественного красавца. Пока казанские вельможи, прибывшие с караваном, обменивались приветствиями с ханом и сановниками, Сююмбика, приоткрыв полог, наблюдала за Джан-Али. Вот он повернул голову, равнодушным взором скользнул по её кибитке, остановился на лице девушки. И Сююмбика, испытывая радостную дрожь от своей безнаказанности, высунула язык и подразнила онемевшего от изумления жениха…

Десять дней не затихали бесконечные гуляния и празднества по случаю прибытия в Казань невесты повелителя. В столицу съехались многочисленные гости из Зюри, Арчи, Курмыша, Алабуги, Кара-чуджи. Тарханные[49] вельможи везли арбы, полные даров щедрой Казанской Земли. В сундуках преподносили особые подарки для Джан-Али и будущей ханум – отрезы дорогих тканей, парчовые и шёлковые одежды, драгоценное оружие и украшения. До церемонии заключения брака ногайскую малику принял в своём дворце дальний родственник беклярибека Юсуфа – мурзабек Зайнаш. Он много лет занимал в ханском диване «мангытское место»[50].

А пока шли дни подготовки к важной церемонии, в Казани один за другим проходили увеселительные туи. На всех этих празднествах для Сююмбики ставили отдельный трон, а место рядом с повелителем пустовало до той поры, пока казанский хан и ногайская малика не станут мужем и женой. Последним торжеством перед заключением свадебного обряда стало обширное народное гуляние на огромном лугу за городом.

Ханский луг – излюбленное место празднеств казанцев – раскинулся от Булака до Итиля. В этот день девственный луг украсили сотни шёлковых шатров, но большинство казанцев устраивались прямо на траве. В богатых шатрах пировали знатные придворные, многочисленные слуги, сбиваясь с ног, разносили блюда одно другого диковиннее, лились хмельные реки. Ремесленники, мелкие торговцы, земледельцы из соседних аулов рассаживались шумными кружками на густой траве, расстилали вышитые полотенца. На них раскладывалась нехитрая снедь – лепёшки, яйца, отварное или печёное мясо, пироги, горшки с мёдом. Подкрепившись, казанцы шли смотреть зрелища. А их на лугу затевалось великое множество: то скачки джигитов, то борьба курэш, то состязание поэтов, певцов, музыкантов. Где-то голосистые старцы собирали вокруг себя зрителей, распевали жыр-дастаны[51]. Неподалёку располагались сказители сказок, к ним стекалась детвора с горящими от любопытства глазёнками. Каждый пытался поучаствовать в каком-либо состязании, а то и просто сплясать под заводную музыку кубызов[52]. Сотни любопытствующих толклись у ханского шатра, но их сдерживали казаки внутреннего охранения. Каждому хотелось поближе рассмотреть невесту повелителя и обсудить всё – от одеяния до внешности и поведения ногайской малики.

Сююмбику не покидало ощущение праздника, она радостно улыбалась всем этим милым, восторженным людям, и уже видела себя госпожой казанцев, любимой и почитаемой ханум. Сююмбика не утруждала себя мыслями о том, что прежде чем стать казанской госпожой, ей предстояло связать свою жизнь с ханом Джан-Али. А повелитель почти не выходил из шатра. Он призвал Тенгри-Кула и жаловался на скуку, козни врагов, пьяницу Ильнур-бека, который с утра испортил настроение своему господину. Ещё больше ему хотелось пожаловаться на зависимость от великого князя Василия и его послов, на нелюбовь казанцев и на невесту, которая не пришлась по вкусу. Была бы его воля, отослал бы степную гордячку назад в Ногаи пасти диких кобылиц. Но об этом Джан-Али думал только про себя.

Ближе к ночи гул веселья начал стихать, постепенно люди расходились, гасли один за другим костры, сворачивались шатры. Праздникам наступал конец. На следующий день после полуденной молитвы в главной мечети города сеид[53] Земли Казанской подготовил царственных супругов к таинствам бракосочетания. Долго ещё отдавались в ушах Сююмбики традиционные слова никаха[54], повторяемые ханом Джан-Али без всякого выражения:

– Я желаю учинить брак, ниспошли мне, о Аллах, чрез милосердие Твоё, о Милосерднейший из милосердных, жену чистую, сохраняющую душу свою для меня и могущую пользоваться со мной блаженством и довольствием…

Она не помнила, отвечала ли что-нибудь на это, а, впрочем, её слов в этой церемонии могло и не быть. По мусульманскому шариату[55] невесте достаточно было выразить своё согласие на брак покорным молчанием. Почтенный сеид с поклоном протянул повелителю брачный договор, и Сююмбика вдруг поняла, что ей уже никогда не вернуться назад, не стать свободной и независимой. Во всём она должна будет подчиняться этому неразговорчивому, неприятному ей человеку, делить с ним ложе и все свои дни. Дикий страх внезапно охватил её, заставил выбивать зубами лёгкую дробь, которую она никак не могла остановить.

– Должно быть, госпоже холодно, – слышался со стороны чей-то заботливый голос.

А она в ответ на эту фразу еле слышно шептала:

– Почему холодно? Стоит такая жара, здесь очень душно. Мне нечем дышать. О Аллах Всемогущий, прости свою неразумную дочь, но я не хочу. Не хочу этого брака.

Ей пришлось даже укусить себя за руку, пока бред, лившийся с губ, не стал слышен окружающим.

Вскоре во дворце повелителя начался пир для особо знатных и приближённых вельмож. Сююмбика на празднике не присутствовала, заботливые служанки готовили госпожу к первой ночи с молодым супругом. Длинной церемонии предшествовало посещение бани. Малика уже познакомилась с этим непринятым в Ногаях способом омовения в ауле Ия, где останавливался свадебный караван. Выросшей в степях девушке показался странным обычай казанцев мыться в жарком, пропахшем едким дымом помещении. Почему нельзя искупаться в чане с тёплой водой или, если это лето, прямо в реке? Но ногайской малике объяснили, что мытьё в банях – необходимый ритуал, без которого ей не обойтись в новой казанской жизни. Как ни старались прислужницы расписать удовольствие, получаемое от мытья в банях, на девушку не произвели впечатления комнаты, полные жгучего пара. Пар обжигал всё тело и даже нутро, словно огненный змей Аждаха поселился в тёмном углу бани.

– Жжёт! Всю кожу спалят моей девочке, – причитала тогда Оянэ.

И по приезде в Казань Сююмбика наотрез отказалась посетить баню в доме мурзабека Зайнаша. Напрасно Хабира уверяла её, что дворцовые помещения для омовения отличаются от аульных и несут радость и расслабление телу.

Воспоминания об этом посетили Сююмбику, как только она вошла в ханскую баню. Девушка опустилась на мраморную скамью, покрытую пушистым покрывалом, и с удивлением оглядела роскошное помещение, в котором она очутилась. Искусные мастера расписали купол потолка причудливыми узорами с вплетением зелёных трав и синих цветов, яркие арабески цвета моря и нежных побегов украшали каменные стены. Синие и зелёные краски казанцы любили особо, они были созвучны душам правоверных. Посреди предбанника расположились мраморные лежанки для массажа – геибек-таши, на которых прислужницы обычно разминали и натирали благовониями роскошные тела обитательниц гарема. Сегодня в бане находилась лишь одна посетительница – ногайская малика, ставшая ныне казанской ханум. Прислужницы сгрудились в сторонке и украдкой наблюдали за первой законной женой повелителя.