Женщина снова улыбнулась своим мыслям, вспоминая, как Василий упал от её неожиданного удара, опрокинув кадку с водой. Сбежал, чёрт кудрявый, да ещё на Никодима нарвался.

А Никодим-то ничего – видный мужчина, за таким как за каменной стеной.

Хотя Маша и сама не промах. А что, покойный Михаил Васильевич учил её и кулачному бою, и стрельбе из ружья, показал, как шашку держать да нагайкой управляться – они же почти все здесь потомственные забайкальские казаки. Покойная матушка рассказывала, что она вместе с родителями была среди первых пересыльных казаков, которые основали Усть-Зейскую станицу, впоследствии ставшую Благовещенском.

Только вот у самой матушки судьба не сложилась: муж, отец Маши, рано помер, дочь она растила одна. В конце концов пришлось идти в услужение к купцу. Тяжела доля одинокой женщины… Но зато дочь вырастила на зависть всем.

Марья накинула на плечи цветастый платок и, подойдя к зеркалу, стала отыскивать на лице несуществующие морщинки. Затем повела плечами – хороша, ничего не скажешь, слава богу.

Хлопнула калитка во дворе, в сенях послышались шаги, и спустя некоторое время в дверях появилось смешливое женское лицо:

– Хлеб да соль вашему дому!

– А-аа, Глашенька, заходи. Как раз трапезничать собралась, – отозвалась Марья.

Но Глафира не вошла в избу, а буквально пулей влетела. В этой худощавой (в отличие от Марьи), небольшого роста женщине энергия била ключом, она постоянно находилась в движении.

– Благодарствую, Марья, – затараторила Глафира. – Ой, чо-то, я смотрю, сегодня у тебя народу. То один, то другой… Дай, думаю, сама зайду спросить, пока поселковые сплетницы небылицы не принесли.

– Да, соседушка, вот смотри, кто у меня тут, – сказала Марья, показывая рукой на люльку.

Глафира посмотрела в указанную сторону, вытянув шею, и заулыбалась.

– Знамо кто, дочка твоя – Дарьюшка!

– Да ты погляди, погляди! – сказала Марья с хитринкой в улыбке.

Пары стремительных шагов Глафире оказалось достаточно, чтобы всё хорошенько разглядеть и всплеснуть руками.

– Бат-т-тюшки-и! У тебя ещё один ребёнок?! – не то спросила, не то удостоверила с удивлением. – Боюсь сглазить…

– Иди к рукомойнику и садись за стол, – сказала Марья. – За трапезой расскажу. Был ребёнок – не знал пелёнок, стар стал – пеленаться стал! – проговорила она и, достав из печи чугунок, выставила на середину стола.

По дому разнёсся аромат наваристой тыквенной каши с галушками.

– Угощайся, Глафира! Сейчас самовар закипит и будем чаёвничать с ватрушками.

– Ой, Марья, я страсть как люблю ватрушки!

За чаем Марья поведала соседке все дневные происшествия. Не забыла и про Василия рассказать.

– Надоел он мне – хуже пареной репы… Не знаю, как отвязаться от него.

– А что ж ты Евсей Петровичу не пожалуешься? Скажи ему, пускай приструнит кобеля своего!

– Пожалуй, придётся, Глаша. Проходу не даёт. Каждый вечер под окнами торчит.

– Да чёрт с ним, с кобелём этим, – махнула рукой Глафира и, подмигнув, заговорщически прошептала: – А что этот Никодим-то, хорош?..

– Да ну тебя, Глаш! У тебя одно на уме…

Та с хрустом потянулась, раскинув красивые, как у барыни, руки.

– Э-эх! А что? Имею право! Я тоже вдовая!

Глафира уже пять лет как лишилась мужа. Он погиб в стычке с китайцами: с отрядом казаков, охраняющих добытое на Амуре золото, нарвался на разбойников, захотевших прибрать к рукам ценный груз, приготовленный к отправке. В неравной схватке золото отстояли, но потеряли трёх казаков, в том числе и мужа Глаши.

Так тридцатилетняя красавица осталась с тремя детьми на руках – дочерью Фёклой и двумя сыновьями. Правда, девочке уже исполнилось двенадцать – она стала большой помощницей матери и тоже часто наведывалась к соседке, чтобы поиграть с Марьиной дочкой.

– Пришлёшь завтра Фёклу за моими присмотреть? – попросила Марья Глафиру. – Схожу до Афанасьева. Авось не прогонит. Если Василий сегодня опять будет домогаться – точно пойду!

– О чём ты говоришь, Марья? Я сама пригляжу, только кликни! Тем более у тебя теперь двое, Фёкла не справится…

Однако в тот день случилось такое, что Марья решила отложить визит к купцу.

Вечером, как и ожидалось, пришёл Василий. Был он, по обыкновению, развязен и слегка пьян. Она его впустила в дом, чтобы окончательно раскусить ухажёра и пригрозить, если понадобится, жалобой его хозяину.

– Здравствуй, Марья! Ожидала меня? Знаю, что ожидала!

– Не шуми, детей разбудишь! Да, ожидала. Только не потому, что ты думаешь!

Марья укуталась в большой платок, пока Василий приходил в себя от её сообщения, отодвинула лавку от стола и села, обняв себя за плечи. Приказчик осмотрелся по сторонам и спохватился:

– Погоди, ты сказала: «детей». Глашины, что ль?

– Нет, мои! У меня теперь двое.

– Ничегошеньки не понимаю… – гость помотал кудрявой головой.

– А тебе не обязательно понимать. Василий, давай договоримся: ты пришёл ко мне в последний раз! Ещё раз хочу сказать, что я тебя не люблю и замуж за тебя не пойду. Больше я тебя к себе не пущу! Заруби это себе на носу. Иначе завтра же пойду к Афанасьеву и пожалуюсь на тебя.

Мужчина ещё раз помотал головой – похоже, хмельного выпил лишка. Запустил пятерню левой руки в свои кудрявые волосы и, со злостью их подёргав, попросил:

– Дай квасу!

Жадно отпив несколько глотков, да так, что капли усеяли одежду, отдышался, снова отпил, затем, будто успокоившись, сказал ровным голосом:

– Афанасьеву, говоришь?! А ты знаешь, что это он сгубил Михал Василича? А?! Это они, не поделив на заимке бабу, стали стреляться. Вот Афанасьев удачливее оказался, застрелил Мишу.

– Что-о?! – протянула Марья, прикрыв рукой рот. Кровь схлынула с её лица. – Врёшь, поди?!

– Вот те крест! Сам видел! Сначала они долго ссорились, кричали друга на друга. Про какое-то золото говорили. Михал Василич утверждал, что тот благодаря ему стал купцом. А Евсей Петрович ему: «Ты на мои деньги живёшь! Я их приумножил!» В общем, всё вспомнили. Затем вздумали стреляться из охотничьих ружей, пьяные уже были. Оба – отменные стрелки. Только Михал Василич не стал в него палить, лишь прицелился, затем взял в сторону и влепил картечь в соседнее дерево. Ну, расстояние было небольшим, а потому не было осыпи дроби – ни одна картечина не задела. А Афанасьев вскинул ружьё, тут же выстрелил и попал прямо в грудь. Разворотило Михал Василичу рёбра, будто медведь лапой ударил. Вот и придумали для всех, что его медведь задрал…

– Зачем ты мне это рассказал, Василий? – спросила Марья, тяжело вздохнув.

– Хочу, чтобы знала, кто тебя вдовой сделал. Я скоро уйду от него – это страшный человек. Когда-нибудь он и со мной так поступит. Если уж Михал Василича не пожалел…

– Ты же говоришь, что им было чего делить?.. А с тобой – что? Аль придумал в отместку мне эту историю?!

Василий посмотрел пристально в глаза Марьи и медленно перекрестился; затем, достав из-за пазухи нательный крест, поцеловал его.

Вернувшись из Верхне-Благовещенска, Никодим первым делом направился к губернатору. Он уже по дороге домой узнал, что войско собирается в поход на китайскую сторону.

Решил тоже принять участие – авось следы Ликин обнаружатся.

Подождал у дверей, пока закончится совет, разойдутся приглашённые начальники, и постучал в дверь.

– Ваше высокопревосходительство, позвольте войти?

– А, Никодим! Заходи. Что опять случилось?

– Ничего, Константин Николаевич, слава богу. Ваше высокопревосходительство, прошу позволения записаться в поход. Хочу вас сопровождать.

– Ну, положим, меня есть кому сопровождать. А твоё желание похвально. Скажу атаману, чтобы тебя записали в десятники. Удаль казацкую не растерял ещё на губернаторских харчах?

Никодим приосанился и сказал:

– Никак нет, ваше высокопревосходительство!

– Ну, ступай тогда! Готовься. Послезавтра выступаем. Коня подбери себе из моей конюшни. Разрешаю. А оружие и амуницию получишь в полку.