– Я байстрюк? – спросил мальчик обеспокоенно и ещё крепче прижался к Никодиму.

Не только женщины, но и суровый, закалённый в боях мужчина прослезился от этих слов; погладив Серёжу по голове, он твёрдо сказал:

– Нет, ты – Серёжа, Сергей… Сергей, Петров сын. Отца твоего звали Петром. Запомни. И ты не останешься один. Не нужны нам никакие купцы. Поедешь со мной в тайгу.

У мальчика загорелись глаза.

– Правда?! Ты вправду заберёшь меня с собой?

– Конечно, сынок. Там у меня есть лошадь Гроза, Чингиз на улице дожидается. Будем жить вместе с ними, не пропадём!

– Не пропадём! – с воодушевлением воскликнул мальчонка.

На другой день, перед отъездом, Никодим наведался к отцу Владимиру – поблагодарить и попрощаться. Протоиерей после пожара расхворался и лежал в постели. Доктор, прибывший из Благовещенска, диагностировал отравление дымом. Это, впрочем, всем было ясно и без него. Вместо помощи лекарь дал издевательский совет: «Кушайте побольше фруктов, ягод и молитесь Богу», – и был таков.

– Слабость вот в ногах, да сердце колет, – пожаловался Никодиму отец Владимир. – Иногда тошнит… Уж третий день так лежу. Но ничего, Бог милостив, не оставит раба своего… Главное, дети живы. Спасены Божьею рукой…

– Не хворайте, отец Владимир! А мы с Серёженькой будем молиться за вас! Вот кедровых орешков из тайги привёз. Кушайте! Они силы дают…

– Благодарствую! Бог милостив.

– Благословите, батюшка! Нынче мы с Серёженькой уезжаем. Не знаю, свидимся ли?..

– Бог да благословит!

В Благовещенске Никодим решил, не жалея денег, закупить с прицелом на зиму всё необходимое для себя и крестника: когда ещё появится возможность приехать в город?.. Вдвоём посетили мануфактурный магазин братьев Платоновых на улице Амурской, который располагался на первом этаже двухэтажного кирпичного здания, с таким обилием пилястров и сандриков[11], что рябило в глазах.

На выходе из магазина Никодим, нагруженный свёртками, столкнулся с Василием. Тот был, по обыкновению, разодет в пух и прах: красная рубашка, зелёная черкеска, синие шаровары с жёлтыми лампасами; на ногах блестели хромовые сапоги, а голову венчала чёрная папаха с красным суконным верхом.

– Мое почтение, господин губернский секретарь! – воскликнул Василий, бросив взгляд на петлицы Никодима.

– Здорово, Василий! А ты всё в приказчиках у Афанасьева? Или на казацкую службу подался?

– Бери выше! Ушёл я от него. Теперь я представитель торгового дома «Чурин и компания». Вот, нынче уезжаю в Харбин по делам торговли.

– Василий! – сказал с нажимом Никодим. – Скажи, это не твоих рук дело с пожаром в доме Марьи?

– Ты что, Никодим?! – искренне возмутился Василий. – За кого меня принимаешь? Я, может, парень и шебутной, но грех смертоубийства на душу не возьму… Тем более Марью… Я же её любил.

– От любви до ненависти один шаг…

Василий отвернулся, сделал несколько шагов в сторону, затем решительно возвратился к Никодиму.

– Эх, была не была! Я всё равно сюда уже не вернусь – останусь в Харбине. – Торговец приблизился к Никодиму и зашептал: – Афанасьева это дело. Я Марью предупреждал, но она не послушалась меня… Не стоило ей ворошить прошлое.

– Какое такое «прошлое»? – озадачился Никодим. – И при чём тут Евсей Петрович? Он же дочь Марьи к себе на воспитание забрал.

– Да потому что это он убил Михаила. Я это самолично видел. А Марья пригрозила, что пожалуется губернатору. Вот Евсей Петрович и подговорил своих людей её прибить, а дом поджечь… Афанасьеву всё сходит с рук, везде свои люди…

– Ах вот оно как… А что ж ты молчал?! Не заявил куда следует?

– Ай, нет! Мне моя жизнь дороже. Ну прощевайте, господин губернский секретарь! Вы ничего не слышали, а я вам ничего не говорил!

Василий развернулся на каблуках и исчез в глубине магазина. Высокие дубовые двери закрылись за ним, оставив Никодима в глубоком раздумье.

По расчищенной просеке крались трое каторжан. Накануне они бежали с прииска, убив двоих надзирателей и захватив их оружие; от погони оторвались, углубившись в тайгу. С собой троица несла полпуда золота, намытого на Амуре, – почти год они прятали его в расщелине от чужих глаз.

Каторжанин по прозвищу Сиплый считался среди них вожаком. Не только потому, что был старше и опытнее, но благодаря умению подавлять чужую волю. Именно он придумал утаить ото всех золотую жилу, а самородки день изо дня прятать в неприметном месте; дальнейший план тоже принадлежал Сиплому: при удобном случае сбежать и вместе с ценным грузом пробираться в Китай; в Харбине сбыть золото ювелиру, готовому дать хорошую цену за контрабандный товар.

Второго каторжанина звали Фёдором. То был недалёкий малый, напоминающий обезьяну: коренастый и коротконогий, но с длинными цепкими руками. Его маленькие, близко посаженные глазёнки на всех смотрели исподлобья; только при виде Сиплого на губах Фёдора появлялась глуповатая улыбка; он был предан ему как собака – беспрекословно выполнял все его приказы, а тот, в свою очередь, ценил прихвостня за безмозглость и физическую силу.

Третий беглец держался особняком. Прибился к ним только потому, что сильно стремился на волю. Ничего о себе товарищам не рассказывал, лишь однажды обронил, что зовут Иваном. Фёдора он презирал, Сиплого сторонился, словно прокажённого, но ни в чём до поры до времени тому не прекословил – ждал, когда бывалый контрабандист выведет его к железной дороге. Сиплый знал заветное место, где можно было запрыгнуть в состав: там дорога с поворотом шла под уклон, заставляя поезда сбрасывать скорость. Проявив ловкость, можно было зацепиться и запрыгнуть в вагон, лучше всего – товарняка, эти составы проверяли меньше.

Сиплый обещал провести своих сообщников сквозь тайгу к этому месту, но из-за погони заплутал. Хорошо, что преследователи не знали про золото, иначе бы не дали уйти…

– Сиплый, да ты точно знаешь, куда нас ведёшь? – спросил Иван со злостью.

– Не боись, со мной не пропадёшь! Видишь, мы идём по просеке, а не по звериной тропе. Значит, куда-нибудь к людям выйдем. Вот свежая вырубка – значит, недалеко и жильё…

– И что? – недоверчиво спросил Иван. – Нам не люди нужны, а путь к железке.

Сиплый ничего не ответил, лишь ускорил шаг. А Фёдору всё было нипочём – нёс полпуда золота в мешке как пушинку, лишь бы Сиплый его не бросил, не оставил, а остальное трын-трава. Пусть только подаст знак, и он Ивана тотчас придушит, как курёнка. Фёдор гадко улыбнулся.

Иван понимал, что в этой банде он лишний и при случае от него наверняка попытаются избавиться, поэтому при побеге первым разоружил охранника. Сиплый тогда попытался отнять у него револьвер и передать Фёдору, угрожая наганом, но Иван отстоял право носить оружие. Только так он чувствовал себя в относительной безопасности.

Вдруг впереди послышались шуршанье листьев и треск ломаемых сучьев. Внезапно на просеку, прямо перед лиходеями, вышли двое. То, что они были ссыльными, сразу стало понятно по их одежде и измождённому виду.

– Стоять! – крикнул сиплый голос.

Те остановились, испуганно озираясь. Увидев лихих людей, немного успокоились, подобрались – тоже не лыком шиты, могут за себя постоять. Но самоуверенность с обоих быстро слетела, когда увидели направленные в лицо стволы.

– Кто такие? – спросил Сиплый. – Политические?..

– Да! – ответил один, старший по виду.

Сиплый самодовольно, насколько позволяло обезображенное лицо, улыбнулся.

– Политические! Я вашего брата за версту узнаю. Носитесь по лесу, как лоси… Не разбирая ног. Вас так в два счёта найдут и сцапают.

Политические смущённо молчали. Лишь тот, что помоложе, сделал попытку возразить, но товарищ остановил его жестом.

– Куда путь держите?

– В Петербург.

Сиплый задохнулся от смеха. Фёдор тоже бездумно захохотал, а Иван криво усмехнулся.