Мужская рука, проведя обжигающую линию по животу, скользнула под кружевные трусики и я, вздрогнув, шумно вдохнула.

— Мокрая, — довольно хмыкнул, а я дёрнулась.

Почувствовав моё напряжение, отторжение, Михаил крепче сжал мою шею. Удерживая меня от побега, его руки стали жёстче, ласки настойчивее и грубее. Я заёрзала, пытаясь освободится, потому что уже не в силах была выносить того, что делаю.

— Поздно, малышка, — прохрипел Соколовский, резко развернув меня к себе спиной, и прижал к столу. — Ты сама пришла, и я не отпущу больше.

Я упёрлась руками в стол, сминая лежавшие на нём документы. Одной рукой удерживая моё запястье, он рывком задрал платье мне на спину. Свободной рукой я торопливо стянула с глаз галстук, и попыталась освободиться, но он тут же схватил её. Свёл руки вместе над моей головой. Щелчок, и я почувствовала холодный металл на запястьях.

Иногда он практиковал со мной такие игры, но тогда это было без принуждения. Я из любопытства подчинялась, а он говорил, что это помогает телу учиться острее реагировать на ласки и прикосновения, делает его более чувствительным, жадным… Но сейчас всё во мне протестовало.

— Я так не хочу, — простонала в отчаянье.

— Маленькое наказание за электрошокер, малышка, — усмехнулся он.

Соколовский отпустил мои руки, и я смогла для устойчивости облокотиться о стол. Упираясь в мои ноги коленями, он не оставлял мне возможности для манёвра. Услышала звон пряжки ремня, и через пару секунд нежную кожу на ягодице обжёг удар. Я прикусила губу, а от неожиданности и боли из глаз брызнули слёзы. Мужчина удовлетворённо усмехнулся, погладил ладонью место удара и с размаху шлёпнул ремнём снова. Я даже услышала свист рассекаемого воздуха, и снова закусила губу. Ягодицы горели, словно их обожгли. Никогда… никогда даже он такого не делал… никто меня не бил ремнём. От обиды и унижения я готова была разрыдаться. Сукин сын…

— Чтобы ты поняла, кто твой хозяин. Усвоила урок раз и навсегда.

Он положил ремень на стол, а я почувствовала прохладные руки на, горящих от ударов, ягодицах. Михаил спустил кружевные трусики с бёдер. Я услышала шуршание упаковки, звук раскатываемой по члену резинки. Его пальцы скользнули по моим губкам внутрь и обратно, растирая влагу по ним. Резкий толчок, и мой, изумлённый грубому проникновению, стон почти заглушил грудной рык Соколовского.

Надавливая рукой на поясницу, а второй сжимая бедро, он стал двигаться, постепенно набирая темп. Его дыхание от нарастающего напряжения становилось всё тяжелее и чаще. Довольное рычание смешивалось с моими сдавленными стонами. Чувствуя его член, всем своим существом пыталась сопротивляться, нарастающему внутри меня и требующему разрядки, напряжению. В отвращении к самой себе, глаза снова стали наполняться влагой. Кусая губы, сдерживала стоны и терпела.

Соколовский всё сильнее прижимал меня к столу, вколачиваясь и сопя. На косточках бёдер от стола и такого напора точно будут синяки. Закусила губу от очередного удара о край стола. Сильный толчок, вырвал из меня хриплый стон. Слегка оттянувшись назад, он замер, шипя и шумно выдыхая, кончил. Только когда ослабил хватку на моём теле, я обессиленно обмякла, уткнувшись лицом в сцепленные руки. Ноги тряслись от слабости, руки в наручниках онемели от неудобного положения, и я не могла встать. Еле дыша, словно боясь издать звук, успокаивала слёзы и стук сердца.

Не шевелясь, только по звукам слышала его манипуляции с использованным презервативом, как он заправлял рубашку в брюки, оправлял одежду.

Во мне уже почти не было никаких эмоций. Только пустота… Словно он сейчас вытрахал из меня желание жить. Как кукла ничего не чувствовала. Я словно умерла… душа покинула меня, здесь осталось только тело.

Большая мужская ладонь легка на мою ягодицу, погладила. Соколовский расстегнул наручники и поднял меня. Сжав рукой затылок впился в мои губы.

— Никогда… никогда больше так не делай, — прорычала, когда он оторвался от моих губ.

— Будь умницей, и я не буду грубым, — усмехнулся он. — Ты же пришла, чтобы спасти своего благородного рыцаря? Так постарайся сделать мне приятно, и не будь бревном, — ехидно заметил.

Мои щёки вспыхнули гневом.

— Ты же за этим пришла? Не так ли?

Я молчала. Как же мне придётся постараться запихнуть свою гордость и совесть в одно далёкое и тёмное место. Сжала молча зубы.

— Умная малышка, — он вальяжно упал в кресло, жадно пожирая глазами моё полураздетое тело, закурил и улыбнулся, выпустив дым. — Ты же всё поняла. Верно?

Я молчала, пребывая в ступоре. Он ехидно улыбнулся, затянувшись сигаретой и поправляя пряжку ремня.

— Вызову тебе такси. Приведи себя в порядок.

Соколовский взял телефон со стола, а я стала поправлять бельё и застёгивать платье. Расправив волосы, взяла сумочку и посмотрела на него. Потушив сигарету в пепельнице, он поднял на меня взгляд.

— Белый Лексус 523, — сказал, вставая с кресла. Подошёл ко мне и, подтолкнув рукой под попку, подвёл к двери. — Завтра я заеду за тобой в восемь вечера, будь готова.

Не ответила. Когда моя рука легла на ручку двери его кабинета, он остановил меня, сжав локоть.

— Всегда отвечай на мои звонки. Не дозвонюсь со второго раза — наказание. Будешь бревном или разозлишь меня — я передумаю насчёт Атаманцева. Поняла?

— Поняла, — еле дыша, прошептала.

— Мне нужно работать. Пока.

Соколовский открыл дверь и практически вытолкнул меня из кабинета.

С этого дня я стала безвольной куклой Соколовского. Он приезжал за мной или присылал машину почти каждый день. Мы ужинали в ресторане и ехали в самый дорогой отель, где он всегда снимал президентский люкс. Иногда брал меня в свой клуб, где он решал свои грязные дела с личностями криминальной наружности, а я ждала его в зале под пристальным наблюдением охраны. Брал меня на все официальные мероприятия и приёмы. Собственнически прижимая меня к себе, демонстрировал всем, чья это собственность. Я притворялась, а он не был груб. Приставил ко мне водителя и охранника в одном лице, который сопровождал меня отныне везде и, конечно же, докладывал Соколовскому о каждом моём шаге, поэтому я не могла себе позволить делать то, что может его разозлить или вызвать подозрения о моём плане. Приходилось послушно исполнять роль беззаботной любовницы и содержанки, праздно проводящей свои будни: бутики, салоны, спа, рестораны, в которых я иногда встречалась с Кирой. Я тратила его деньги не стесняясь, чтобы ни у кого не было сомнений о моём месте подле него. Хорошо ещё, что он не запретил мне заниматься танцами. Подруга при каждой встрече пыталась меня вразумить, что это опасная затея, и отговорить от задуманного мною, но пути назад уже не было. Я стала той, кем меня и считал Стас, увидев ту роковую запись с моим стриптизом для Соколовского.

Шли дни, а Михаил ни разу меня не привозил в свой дом. Ещё при первом посещении его кабинета в офисе «СоколоГрупп» я поняла, что компьютера у него там нет. Он работал только с планшетом, но взять его незаметно у меня не получалось. После случая в клубе, когда я ударила его электрошокером, он был осторожен со своим гаджетом. Была одна надежда, что важную информацию, возможно всю базу и бухгалтерию тёмной стороны его бизнеса, которая явно не могла вместиться на планшете, он хранил и обрабатывал на сервере, который мог быть у него дома подальше от случайной проверки и посторонних глаз.

Единственное, что меня радовало — в моей квартире он тоже не появлялся. И она стала моим убежищем, где я могла быть собой, не притворяясь. Только дома я давала слабину и выпускала боль, которая разрывала мне душу, предавалась воспоминаниям о днях и ночах, проведённых с любимым мужчиной. Я очень тосковала по нему, по его объятиям, голосу, рукам, губам, нежным словам… Это было грёбанной мукой — заниматься сексом с Соколовским и не думать о Стасе. При том, что Михаил всегда был очень проницателен. Он чувствовал моё настроение, чувствовал всё по реакции моего тела, когда оно напрягалось от его прикосновений. Мне приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы скрывать моё состояние, притворяться довольной, ласкать и ублажать его. Иногда мне казалось, что я на грани, что моё напряжение достигнет пика и я сорвусь. Я стала заглушать свою боль и снимать это напряжение вином, а иногда даже успокоительным, чтобы хотя бы во сне не мучиться угрызениями совести, не испытывать боль, тоску по любимому и поспать.