— Но зачем всё это?

— Я, кажется, догадываюсь… И если интуиция меня не подводит, скоро найдутся подтверждения.

— Но ключ? Вы забыли про ключ! Откуда у них доступ к секретам замков, специально изготовленных для каждой нашей явочной квартиры? Воровской отмычкой их не взять, вы сами могли убедиться, как мучился товарищ из Оперода с дверью.

— Загадка с ключом лишь лишний раз убеждает меня, что я на верном пути. Автор злодейского урока, мне преподнесённого так жестоко, — человек не сводящий с меня глаз, человек, всё ещё испытывающий меня, а значит… — Генрих потянулся к бутылке водки. — Значит, всё ещё он сомневается. Не надо быть картёжным шулером, чтоб угадать его следующий ход…

— Мне за вас страшно, — съёжился Буланов, будто ожидая удара. — Стоит ли вам продолжить игру? Слишком неравны силы. Если утром многое прояснится и вас потребует к себе Генеральный, может быть, не стоит больше пить? Как вы будете выглядеть?

— Это даже лучше, — горько усмехнулся Генрих. — Он наконец поверит, что ему удалось напугать меня.

— Напугать вас?

— Запуганный до смерти слуга опасности не представляет. Это уже послушный раб, готовый безропотно исполнить любое желание хозяина. Не мои это слова, кого-то из великих, но временно можно с ними согласиться, чтобы не оказаться в худшей ситуации.

Машину выделил оперодовец, сам сопроводивший к ней и услужливо распахнувший переднюю дверку перед Ягодой. Генрих, словно не заметив, прошёл мимо и, пропустив вперёд замешкавшегося от неожиданности Буланова, устроился на заднем сиденье рядом, пальцем поманил провожатого.

— Держите меня в курсе всех новостей, что добудете, — буркнул он.

— Есть! — закрывая дверку, вытянулся тот и не отводил глаз, пока машина не рванулась с места.

Ехали молча. Изрядно трясло. Лихой малый, сдвинув на затылок фуражку, видно, получив команду, пытался гнать, надрывая мотор, но видавший виды бельгийский страдалец артачился, больше ревел, как затравленный зверь, то и дело влетая в ухабины, с запозданием выхватываемые светом фар.

— Врёшь, буржуйское барахло! Покатишь, как миленький! — не поспевая выворачивать, яростно крутил баранку шофёр, скрипя зубами, но поделать ничего не мог: рахитный рассвет, пробивающий время от времени клочья тумана, лишь мешал видимости.

До Лубянки оба так и не проронили ни слова.

— Кто спрашивал? Звонил? — лишь оказались в кабинете, гаркнул заметно нервничавший Ягода вбежавшему следом Саволайнену.

— Тихо всё. Штоколов вон даже отпросился спать домой.

— Феликс?

Курьер покачал головой.

— Любопытно… Очень даже любопытно. — Подозрительный взгляд Ягоды ожёг Буланова. — Паузу выдерживает наш Карлуша? На него не похоже. Мало времени командует, а нрав успел показать. Что-то случилось ещё? Может, появилась некоторая информация по нашему делу? Раздумывает, как выгодней поступить, как использовать, чтоб не промахнуться, а, Павел Петрович?

— Генрих Гершенович, — нерешительно подал голос тот, — я ещё в автомобиле подумал, но не смел говорить. Шофёр больно ушлый, так и крутился на заднице.

— Лучше б за дорогой глядел, лихач, — поморщился Ягода. — Загубил мне поясницу. Если б время не торопило, я б показал ему кузькину мать.

— В общем, появились у меня некоторые соображения на этот счёт.

— Соображения? Интересно. Поделись.

— На товарища Паукера есть у меня, — он замялся, — можно сказать, некоторые выводы. В далёком прошлом меня знакомил с ним армейский земляк, ещё во времена Первой мировой.

— И как же ты его не забыл?

Буланов многозначительно скосился на курьера.

— Сава?.. Не опасайся.

— Может, всё-таки Иван Михайлович принесёт нам чайку?

— Ну что ж, — сдался Генрих, но далось ему это нелегко, недовольно крякнув, он сдвинул брови и, лишь Саволайнен удалился, проворчал: — Продолжай.

— Забыл бы, конечно, но недавно Карл Викторович сам обо мне вспомнил и обратился с просьбой по поводу одного человечка. Проштрафился тот серьёзно, помочь его перевести просил, откомандировать. Дело сугубо интимное, личное, со службой не связано.

— Баба?

— Так точно. Не поделили. Ну и набили морды друг другу.

— В конторе?!

— Что вы! Один другого на квартире со своей паршивкой поймал.

— И что ж, жеребцы сами замять не смогли?

— В больницу угодил один с серьёзными повреждениями.

— Большая беда — подрались…

— Сакуров, рассказывали, себя в гневе не помнил. Одним словом, искалечил известного агента. К прежней службе тот оказался не годен. Если только амбары да склады охранять.

— И что же?

— Удовлетворил я просьбу Карла Викторовича.

— Это как же понимать?

— Жаловаться пострадавший не стал. Женщина с ним осталась, а все формальности были соблюдены. Откомандирован был провинившийся для выполнения особого задания.

— Без меня? С кадрами козни провернули!

— Рядовой вопрос, Генрих Гершенович. Виноват — распорядитесь, но я руководствовался не личными целями, а, выполняя ваши указания, подыскивал подходящую кандидатуру в помощники товарищу Корновскому для выполнения возможной операции.

— Ах, стервец! Да что ж ты!.. Что ж вы держали меня в неведении столько времени! Это тот агент, который сопровождал и охранял товарища Корно в его поездке к родственникам?

— К дочери и внуку.

— Да, Павел Петрович, вы способны на многое, я догадывался, но авантюриста такого масштаба вижу перед собой впервые.

— Простите, Генрих Гершенович, но не мог же я отправить товарища Корновского в опасную поездку одного. Карл Викторович рекомендовал его, я доверился, но проверка его качеств всё же была необходима, согласитесь. Вот он и поехал.

— Хорошо, — перебил его Генрих. — Хватит пока ваших исповеданий. — Он закурил, походил по кабинету взад-вперёд, но, так и не погасив возмущения, остановился напротив подскочившего со стула подчинённого. — Выводов я пока не делаю, но раз уж у нас завязался такой откровенный разговор, выслушайте и вы меня, да зарубите себе на носу!

Буланов не смел моргнуть.

— Я не держу в этом кабинете загадок и тайн, когда нет врагов. Нет у меня секретов и от преданных товарищей даже рангом ниже. Этого я требую и от них. Сава, конечно, поймёт и не обидится. Но впредь в его присутствии, чтоб подобного я не слышал. Есть необходимость — выбирайте ситуацию и другую обстановку, чтоб делиться тайнами.

Буланов шмыгнул носом, как нашкодивший мальчишка.

— И, кроме того, что это вас так прорвало, любезный Павел Петрович? Ради бога, не гневите меня. Самодеятельности я не потерплю! Выжигать буду калёным железом.

Буланов прочувствовал ужас наступившей тишины нутром, спина захолодела.

— И ещё, пока мы одни. Зачем демонстрировать свою осведомлённость в личной жизни доверенного мне товарища? Да, он не Сава, а Иван по паспорту, но, кстати, это тоже не его родное имя, у него есть и своё, финское, однако я…

Вошедший с чашками курьер прервал его, и, лишь они вновь остались одни, Буланов с пылающим лицом повалился на колени.

— Это что за фокусы?! — отшатнулся Ягода.

— Я хочу выразить вам свою признательность и благодарность! — взвизгнул Буланов истерично. — Я мучился и переживал там, видя, чувствуя, как вы, спасая меня, моё достоинство, благородно поступили, не дав изгаляться надо мной тому напыщенному уроду! Я понял, вы поступали так, чтобы он, видя ваше участие в моих бедах, видя ваше пусть наигранное уважение, а я не смею рассчитывать на иное. — Буланов смолк, словно захлебнувшись на минуту, но проглотив слюни, продолжал, вылупив глаза. — Видя ваше желание не дать меня в обиду, не смел обольщаться, что я раздавлен, не расписывал бы в приукрашенном виде ситуацию своему начальству! Вы пощадили меня и защитили мою честь! Вы!..

Он снова задохнулся от переполнявших его эмоций, готовый расплакаться.

"Если это и был спектакль, то сымпровизировал он актёрски", — скривился Ягода, как был, с чашкой в руке, он наклонился над Булановым, потрепал его по плечу.