Видя, как Ягода сунулся в карман за платком и судорожно поднёс его к носу, Буланов, хрипя и кашляя, бросился к закрытым шторам, добираясь до окна.

— Я уже пытался проветрить, — пробился у него голос. — Но подумал, не опасно ли.

— Ничего не трогайте, Павел Петрович, — остановил его сопровождавший. — Те, кто привез покойника сюда, давно скрылись. Да и были они давно. С неделю, не меньше.

— С неделю! — ахнул Буланов. — Вот почему мурыжили мне мозги всё это время.

— Прекратите, — осёк его Ягода. — Поговорим в другом месте. — И резко развернулся к сопровождавшему: — Надеюсь, найдётся что-нибудь подходящее поблизости?

— Так точно, Генрих Гершенович, — вытянулся тот. — Весь этаж в этом доме пуст, но есть ещё одна вполне приличная квартира. Как раз свободная для таких целей.

— Ведите, — оборвал его Ягода. Он уже не помнил, когда последний раз испытывал подобное. Его тошнило. Почти пробежав коридор, он вывалился на лестничную площадку и ткнулся в угол, не сдерживаясь.

— Повыше, — подсказал сопровождавший, когда плечи начальника перестали вздрагивать.

— Посвежее и почище надеюсь?

— Не без этого. Но согласно инструкции форточки отсутствуют.

— Вентиляторы найдутся?

— Этого добра хватает.

— Хорошо.

Они поднялись двумя этажами выше. Буланов плёлся сзади, не смея издать и звука. Решалась его судьба, а может, и жизнь. И он это прекрасно понимал.

"Карлушки человек, — наблюдая, как сопровождавший их оперодовец[92] копается с замком у двери, хмурился Ягода, — вышколенный. Лишнего слова не проронил, а из кожи лезет что-нибудь выведать. Всё за перепуганным Булановым подглядывал, вдруг что ляпнет, но у того ума хватило, язык — в задницу, глаза — в пол. По собственной глупости угодил в западню, нашкодил, а главное — меня подвёл…"

— Ты что же, не сладишь никак? — хмыкнул Генрих с нескрываемой угрозой, поторапливая замешкавшегося. — Ключи не те? Секрет забыл? Нас с Павлом Петровичем ненароком не запрёшь, как с ним подшутили? Или терпение моё испытываешь?

— Виноват, Генрих Гершенович! — замер, вытянувшись в струнку, тот. — Я мигом!

— Разболтались, гляжу, вы у Ивана Захаровича, — поморщился Генрих, не спуская. — Но товарищ Паукер порядок наведёт. Подскажем.

— Виноват! Заела что-то, гнида! Намедни проверял. Исправен был механизм. Я его для верности даже маслицем смазывал. Давно не было никого, — разговорился, заглаживая вину, сопровождавший.

— Меньше болтай!

"Карлушка без году неделя на новой должности. — Полез за портсигаром и задымил папиросой Ягода. — Служивых подбирает под себя, здесь, видать, ещё не успел, хотя малый из удалых. Ишь какая спесь! А в Опероде таким уже не место. Здесь теперь следует учиться оставаться в тени, но всё знать, иначе долго не засидеться. Это прежде нужда была в обезбашенных и послушных лягавых, головорезы отчаянные значились в ходу — работа обязывала, а теперь без умников беда. Паукер с февраля месяца, кое в чём уже проявил себя, не тот, что корявый тугодум Сурта. У Ивана Захаровича, его предшественника, конечно, тоже хватка имелась, но с новичком его не сравнить, в аппарате среди своих старички-чекисты Паукера уже окрестили за глаза Пауком, уж очень скоро, а главное, тихо и надёжно опутал он невидимой паутиной таинственности деятельность своего отдела. Шептались ещё доверявшие друг другу, будто информацию Паук имеет чуть ли не на каждого, а как, от кого получает, не узнать".

Буланов доложил об этом Ягоде сразу, лишь зашушукались про новичка. "Ты считаешь, плохо?" — попытал Генрих. "Да как взглянуть? — не потерялся тот и жадно, как изголодавшаяся крыса, оскалил мелкие острые зубки. — Шекспира почитать, так там в каждой трагедии карлик за портьерой прячется. Причём не чурается и королевских палат". "Дуришь? Ты это к чему?" — "Так зарежут, в конце концов…" — "Кого?" — "И шпиона, и короля… Только короля, кажется, после… отравленным кинжалом. Или королеву…"

Буланову при всех его недостатках в глубоких аналитических способностях не отказать, отменно вычислил — до Кобы подбирается новичок, сапоги будет ему лизать, лишь угодит в фавориты. Но в выводах Буланова не скрывалась поразившая Генриха новая, жуткая двусмысленность: Паук плетёт вокруг Кобы, но для кого та паутина?..

Побаивался нового начальника отдела Ягода и тайно завидовал. Изучил весь путаный след в ГПУ бывшего парикмахера. Карлушка, оказывается, и родом был из пройдохистой еврейской семьи лембергских цирюльников Галиции. То ли родившись, подобно библейским героям, под удачной звездой, то ли натурой своей, гладко скользящей меж жизненных невзгод, был так устроен, но в будущем своём бытие в какое бы дерьмо ни попадал, выплывал на поверхность не только целёхоньким, но обязательно с прибавкой для себя. Успех и удача следовали по его пятам.

Окончив четырёхклассное начальное училище, везунчик примазался в театральные парикмахеры и на этой ниве проскользнул аж в гримёры оперного театра Будапешта. Первая мировая война попыталась прервать его брадобрейско-лакейскую карьеру, и всё же в австро-венгерской армии дослужился он до фельдфебеля. Угодил в российский плен, но отыскал дыру для спасения, — учуяв ветер революционных перемен, сообразил Карлушка записаться участником движения военнопленных-интернационалистов и в 1917 году в Самарканде был освобождён. На окраине разваливавшейся империи брил бородачей, питая особую страсть к большевикам, оформив членство в партии и только успели дотянуться они до власти, заполучил ушлый малый должность помощника военного коменданта всей Самаркандской области. Следом и того круче — совсем уж неведомым образом в вихре каких кровавых событий, только занесло бывшего цирюльника в кресло председателя полевого революционного трибунала. Сколь голов непокорных пришлось ему уже не брить, а снести с плеч, вскорости стал сотрудником местной ЧК и, хотя отец его всю жизнь звался Беньямином, перелицевавшись в Викторовича, возглавил секретнооперативную часть. "А что ж от него ждать иного? — чесал затылок Ягода, листая страницы личного дела новичка. — Звенели тогда повсюду имена великого Карла Маркса, Карла Либхнехта, тогда в них очень нуждались".

Лишь замаячила перспектива запрыгнуть выше, добился Карлушка путёвки в столицу, о чём мечтал несказанно; понял к тому времени — это трамплин в большую жизнь и рядом с великими всё время. Закончил в 1920 году шестимесячные курсы в Коммунистическом университете имени Якова Свердлова, так провозгласили главнейшую свою кухню большевики, спеша печь кадры для высшей советской и партийной администрации.

Ректором был поставлен сам товарищ Невский[93], большевик до мозга костей, изведавший тюрьмы и ссылки на собственной шкуре, а не понаслышке, хлебнувший мытарств подпольной жизни по самое не хочу, право на собственное имя потеряв в царских застенках, из которых бежал не единожды. Ну а лекции слушателям читали Ленин и Сталин, Свердлов и Бухарин, Луначарский и Горький, а уж всяческих пиантковских, ярославских, покровских не запомнить. Естественно, после завершения курса выпускника ждало место достойное — в РККА[94], где смышлёный малый не засиделся и нырнул уполномоченным Иностранного подразделения Особого отдела ВЧК, быстро добрался до должности заместителя начальника самого отдела, а уж оттуда, не мешкая, подтолкнул зазевавшегося Ивана Захаровича Сурту.

Словом, насобирал Ягода сведений о Карлушке столько, что за самого стыдно б стало, если способен был на нравственные муки. "Такой хватки восхищаться не грех, — грыз ногти он, — не удивлюсь, если этот цирюльник из Галиции скоро станет брить самого Кобу. Если ему башку не открутит сам же Генеральный, ждать недолго. Но врагу его не завидую, такого бы в друзья заполучить, в прислужники — опасно и пытаться. Сдаст сволочь и по твоим костям пройдётся, не поморщится. Но попытаться стоит…"