Верховцев сплюнул в угол, сунул конверт за пазуху, дёрнул дверь к Чернохвостову, отметив про себя, что ни криков, ни ругани изнутри не доносится. "Доконал команду, удалец, — подумалось ему, — этот обезбашенный и того что не было заставит выдумать".

Чернохвостов, до пояса раздетый, сидел к нему спиной на табурете посредине кабинета. Дымил папироской, плечи опущены, устал.

— Кого там несёт! — гаркнул, не оборачиваясь.

— А чего ж открыто? — Переступая порог, попытался разглядеть маячившее за его спиной ползающее окровавленное существо Верховцев. Существо то, конечно, в прошлом было человеком, но кровавая маска вместо лица, изодранные клочья одежды, грязь, лужа под ним — его, вероятно, приводили в чувство или того хуже, сам не сдержался, — внушали обратное; человеческого от бедняги осталось мало, четырёхконечное существо ещё способно было двигаться и, выкарабкавшись из-под своего мучителя, прохрипело Верховцеву:

— Товарищ, миленький…

Подскочивший сзади Кукарекин ударом сапога опрокинул его на спину и заставил замолчать.

— Лёха! Убьёшь, стервец! — рявкнул Чернохвостов, но поздно, распластавшееся тело не издало больше ни звука.

— Пароходские живучи, — хмыкнул Кукарекин, — дерьмо и в воде не тонет.

— Это что же за беспредел? — изобразил сталь в глазах Верховцев. — Товарищу Луговому известно, что вы здесь творите?

— А что мы творим, Лев Соломонович? — чертыхнувшись, развернулся к нему Чернохвостов и тяжело поднялся на ноги. — Известное дело, допрашиваем врагов народа.

— Физическое насилие запрещено.

— Только не для этих подонков.

— Вы превышаете полномочия.

— Зато налицо результат. Этот уже признал всё. И остальные, уверен, подтвердят.

— В чём он признался?

— А вот такие вопросы, товарищ Верховцев, прошу мне не задавать, — ощерился Чернохвостов. — У вас ко мне дело?

— Выделите мне двух сотрудников. Приказ товарища Лугового.

Чернохвостов оглядел своих, отдыхавших вдоль стен кабинета.

— Шнурков подойдёт?

Агент Шнурков, с засученными рукавами гимнастёрки, выдвинулся из-за спины Кукарекина.

— Нет. Отмывать надо, — покосился на его окровавленные кулаки Верховцев.

— Ну выбирайте сами, — хмыкнул Чернохвостов, — других вряд ли найдёте.

— Сивко! — позвал Верховцев стоящего с опущенной головой Платона. — И вот ты, рядом.

— Снегурцов! — окликнул за него Чернохвостов. — Поступаете оба во временное подчинение товарища Верховцева. Освободитесь — ко мне!

— До утра не ждите, — открывая дверь и пропуская вперёд агентов, буркнул Верховцев, его подташнивало; когда-то ему пришлось побывать в мертвецкой у экспертов-медиков, и тот невыносимый запах теперь преследовал его, пока он не глотнул свежего воздуха за воротами конторы.

— Привести одежду в порядок и подтянуться. — Опережая понурившихся агентов, Верховцев ускорил шаг. — Народ вокруг.

Толпу вывалившихся людей из дверей губкома и дружно принявшихся тут же на ступеньках курить и спорить, не слушая друг друга, он узрел издалека.

— Ну вот что, Платон Тарасович, и вы, товарищ Снегурцов. — Верховцев отыскал взглядом в глубине аллейки скамейку под чахлым деревцем. — Подождите меня на той лавочке. Отдохните от трудов тяжких. Я мигом.

Драчук заметила его первой, лишь он протиснулся на второй этаж. Она махнула ему рукой, подзывая, словно ждала его прихода и, окруженная толпой галдящих, ловко вывернулась ему навстречу.

— Тут поговорить не даду, — открыла она ключом пустой кабинет. — Проходите сюда, товарищ.

— У вас прямо настоящая ассамблея, — посетовал он, одёргивая куртку и поправляя сбившуюся фуражку на голове. — Едва протиснулся.

— Перерыв. Конференция. Засиделись делегаты. Со всех глубинок удалось выдернуть.

— Я, собственно…

— Ответственный секретарь с утра срочно выехал в один из районов.

— Что-нибудь случилось?

— Митингуют там… Не запланировано.

— Что-то серьёзное?

— Разберёмся, товарищ. С ним сотрудники милиции.

К вечеру будет. Но я немного в курсе. Встретили?

— Вот. Там всё. Марк Эдуардович приказал вручить вам, — спохватившись, выхватил пакет Верховцев.

Она тут же надорвала его, стремительно пробежала глазами строки, недоумённо уставилась на него, ткнулась в лист бумаги второй раз, обескураженно сняла очки с длинноватого отвислого носа, заметно портящего её и без того невыразительное лицо, произнесла:

— И это всё?

Верховцев пожал плечами.

— Но тут никакой ясности?..

Он сумел скрыть удовлетворение, что интуиция его не подвела, что он сам не так давно чудом уберегся от дьявольского искуса.

— Занимаются. Лично товарищ Луговой, — туманно начал он объяснять. — У вас в губкоме телефон не отвечает. Луговой звонил несколько раз.

— Он, должно быть, звонил ответственному секретарю. Но тот, если вернётся, то поздно к вечеру.

— Уверен, к тому часу всё прояснится.

— Может, Марк Эдуардович передавал что-то на словах?

— Никак нет.

— Весь день какой-то сегодня… — вздохнула она.

— Мне надо спешить, — вытянулся Верховцев и коснулся пальцами козырька.

— Да-да, товарищ, — выпуская его, отомкнула она дверь.

"Ни имени, ни фамилии, — морщился Верховцев, расталкивая толпящихся и пробиваясь к дверям. — Неужели она не помнит меня? У них все в товарищах ходят, пока жареный петух не клюнет. Тогда, наверное, и возвратится память"…

О неудавшемся дне и несбывшихся надеждах Верховцеву вспомнилось со злой иронией, когда ткнулся он с агентами в закрытые наглухо двери крепкого ещё добротного дома капитана Аркашина Николая Николаевича, как значилось в адресной записке, вручённой ему Осинским. Залаяла внутри изголодавшаяся собака, гремя цепью, а через некоторое время громкий визгливый женский голос из соседского двора остановил ломившихся в дверь Сивко и Снегурцова.

— Ну чего беситесь, шальные! Нет никого в доме. Увезли Дарью Ильиничну уже как два дня. И чего барабанят? Головы, что ли, нет? — вышла на улицу и сама грозная молодуха. — Ну чего надо? — сверкнула было она очами и смолкла, наткнувшись на хмурое лицо кожаного человека, явно начальника двух смутьянов.

— Куда увезли? — сдвинул Верховцев брови.

— В больницу… — опустила руки молодуха. — Куда ещё больных увозят…

— С чем?

— С тифом. С чем теперь-то ещё. А уж так не так, разберутся. Собаку вон, хожу кормлю. Тоже сдохнет.

— Тяжела хозяйка?

— Горела вся.

— И родни никого?

— Николай Николаевич в рейсе. Должен быть день на день возвратиться. Но на воде сами знаете как. Застал бы её живой.

— А где ж родня?

— Вдвоём они куковали. Вот в последний рейс она его и отпустила. Он уж и сам больной весь, но без парохода света белого не видит. Отпустила. А саму увезли… — Молодуха схватилась подолом за глаза. — Я приглядываю без её наказа, в горячке была, когда увозили. Ключи вот. — Она протянула связку. — Я туда боюсь ходить. Только во двор. К собаке.

— А ключи кто оставил?

— Так жила у Дарьи Ильиничны квартирантка, родственница не родственница, с ребёночком. А как хозяйку увезли, она ушла к знакомым.

— Что за знакомые? Фамилию называла?

— Фамилию?.. Нет. Из бывших учительниц вроде. Пожилая женщина. Софья Яковлевна, кажись.

— До революции ещё учительствовала? В женской гимназии?

— Да откуда ж мне знать? У Дарьи Ильиничны дома рояль или пианино — инструмент стоит, так она всё на нём играла и мальчика приучала. Слышала я, что мамаша успокаивала сыночка — у Софьи Яковлевны, мол, тоже есть инструмент.

— Какой от ворот? — принял Верховцев ключи.

— Вот, — ткнула молодуха.

— Держи, — высвободил он ключ и вручил ей. — Корми собаку. А мы завтра или на днях вернёмся. Посматривай тут. Чтоб никто не шастал. И запоминай. Если что, дашь знать.

— Да что ж я, городовой, что ли! — взвилась не стерпев та.

— Какой ещё городовой? Сдурела, баба!

— Охрану поставьте, раз надо.