— Механик, говоришь, застрелился?

— Откуда мне знать застрелился сам или его шлёпнул кто. Капитан заикнулся, что, мол, у механика и оружия никогда он не видел, но у Евсея Михеевича сомнения имеются. Он за бригадой наших специалистов малого и погнал.

— Так, может, я и передам всё, — поспешил высвободиться от тела Булычёва Сивко. — Я мигом.

— Нет уж, — осмелев, грубо оттолкнул его Кукарекин и рванулся к причалу. — Мне поручено, я и исполню. Им подробности понадобятся, а ты не знаешь.

— Ну давай, сообщай подробности, — успел буркнуть ему в спину Платон. — Отрабатывай, раз поручено. Только, чтоб стрелой, а то начнёшь трескотню разводить. Да про малого не забудь.

— Поучи меня, умник, — выругался Кукарекин. — За чужой счёт выслужиться захотел.

Платон проводил его взглядом, погладил Булычёву забинтованную голову, присел рядом, закурил.

— Теперь спешить некуда. Освободил господь меня от бед и от всех поручений.

Волна арестов, прокатившись до судилища над эсерами от столицы до провинций, почти не коснулась здешнего волжского городка. Получив секретный приказ и разнарядку, местные чекисты, подчищая остатки антисоветчиков после лютовавшего в девятнадцатом году Атарбекова[65], изрядно прошерстившего население от врагов революции, подёргали уцелевших царских чиновников и бывших офицеров — неважно, были ли те когда-то социал-революционерами, то бишь эсерами, кадетами или анархистами, нащипали до нужного счёта недовольных болтунов без политических ярлыков, допекавших власть исподтишка и мешавших возводить светлое будущее пролетариата, и, успокоившись на этом, поторопились отрапортовать досрочно. Такое патриотическое движение уже получало развитие по всей стране. Однако торопыги до глубины не добрались. Упреждённые сверху люди Верховцева успели скрыться и уцелеть на конспиративных квартирах. На одну из них он теперь и спешил, мысля к тому же не опоздать на службу. В его внимании нуждался особняк на Кутуме, строение, некогда принадлежавшее рыбопромышленнику Илье Щепочкину, сюда и пробирался он, сокращая дорогу узкими грязными переулками, отбиваясь пинками от бросающихся под ноги разбуженных дворняг. Тёмное, осевшее в землю, старое здание, бросавшееся в глаза издали, лишь Лев Соломонович выбрался на берег Кутума, разбудило в нём тяжёлые мрачные воспоминания.

Ускользавшие, как всё в этом мире, они умерли бы в прошлом, не живи люди, не передавай из рода в род слухи о трагических событиях с бывшими обитателями мрачного особняка, покинувшими белый свет при загадочных обстоятельствах. Жертв находили с петлёй на шее либо в луже крови на полу с ружьём или навеки уснувшими в постели с признаками отравления. Сводили ли они личные счёты с жизнью сами, или это было дело чужих рук, следствие ответов не давало. Слухи пугали обывателей другим таинством — будто бы погибшие накануне жаловались близким на поразительные ночные видения призрачного существа женского обличия, напоминавшего одну мраморную кариатиду[66] из ряда таких же пяти колонн, поддерживавших великолепный балкон на фасаде дома. А вот лик той статуи, выточенной искусным мастером, точь-в-точь походил на покойную Щепочкина дочку, мало повеселившуюся в отстроенном щедрым отцом дворце и первой покинувшей светлый мир. Следом за ней канул в небытие так и не сумевший прийти в себя от отчаяния папаша, искавший забытьё в чарке спиртного и нашедший покой на полу с простреленной головой. Ну а уж последней из несчастного семейства сомкнула глаза навеки супружница его Марья Семёновна, в крови которой врачи обнаружили большое количество сильного снотворного.

И ведь вот как судьба всё распределила: строил дом Илья Фёдорович Щепочкин ради своего любимого и единственного дитя Анастасии, торопился поспеть к её венчанию с сыном известного купца Демида Тавридинова, а пожить молодым в нём не пришлось. Тавридинов, опередив его, удивил раньше обывателей города летней своей резиденцией, сплошь из дерева, да двухъярусной, с теремом и светёлкой. Возведённый в стиле традиционной русской архитектуры, при богатой резьбе по дереву домик его, нарядный и прямо-таки сказочный, будто в воздухе парил. Надеялся Демид переманить невестку-красавицу жить с сыном Сергеем у себя, как и принято. Но Илья ему в пику каменное чудо соорудил, из Армении розовый туф возил, денег не жалел. Где, в каком дворце молодые жить пожелают? И народ загудел, заволновался — чья возьмёт на этот раз? Оба — люди знатные, богатые и почётные, а вот что им не хватало? Соперничали друг с другом словно лютые враги.

Но рассудил их Его Величество Случай, а, может, и сам Всевышний, своею жестокой десницей глянув сурово на их непомерный гонор, тщеславие и тайную вражду: не дошло дело до венчания, не состоялось никакой свадьбы, оба отца из кожи вон лезли ради детей любимых, а те раньше времени канули в мир иной с дурной славой.

Увлекался Сергей азартной игрой в карты ещё с юности, из гимназии из-за этого чуть не изгнан был, потому что где карты, там дамочки алчные и доступные чересчур да спиртные возлияния. А шалопай ничем этим не брезговал, и хоть Тавридинов-старший наказывал отпрыска, гася его долги и тайно покрывая дурную страсть, но отучить не смог. Надеялся — после свадьбы обрастёт сын семейными заботами, жена отвлечёт от поганых дружков, а пойдут у самих детки да загрузит он трудом бестолкового наследника, подарив один из своих рыбных промыслов, некогда станет тому о картах думать. Этими наивными соображениями успокоил Тавридинов и Щепочкина, до которого доходили нехорошие слухи про будущего зятя, только он им, как и дочка его Анастасия, без ума влюблённая в красавчика, не слишком доверяли. Беспечно отмахивались оба, мол, интриги плетут свахи, которым не раз отказывали, зависть гложет, что им не достались именитый отец и богатая невеста.

А беспутный жених, как это принято у некоторой богемной молодёжи, закатил мальчишник накануне торжества, прощаться с холостяцким бытиём вздумал втайне от отца и, естественно, от невесты. Устроил всё это баловство за городом, на даче закадычного приятеля, такого же азартного картёжника. Началось с тостов к застолью, неумеренного возлияния, а, перепив, пригласили цыган, потом карты пошли в ход, несмотря на зарекания, и уж, само собой, были привезены за полночь дамочки…

Всё бы, может, кончилось незамеченным — в компанию лишние не приглашались, но решив увековечить событие, друг Серёгин, обезбашенный шарлатан, взял с собой фотографа с аппаратом. Переплёвывая друг друга, похабники стали наперебой фотографироваться с голыми девками и завершили безобразную вакханалию общей картинкой в обнимку, раздевшись и сами донага. Каким образом и кто из злодеев додумался — никому из подлецов неведомо, — только картинка от имени жениха преподнесена была Анастасии как раз перед днём венчания в запечатанном конверте, вложенном в богатый букет из роз. Светясь от счастья, бедняжка убежала в девичью свою комнату, мечтая втайне от чужих глаз насладиться посланием любимого. Ну а что там происходило, можно лишь догадываться: отец запретил тревожить дочку, пока не выйдет сама. Всё ждал, что бросится ему на шею от чувств в слезах, поделиться секретом, как обычно.

Не дождался.

Когда, встревоженный долгим её отсутствием и необъяснимой тишиной за дверью, уже ближе к вечеру Илья Фёдорович сам поднялся наверх и, безуспешно отбарабанив, подал команду взломать дверь. В сером свете окна глазам сбежавшихся открылось страшное: в том самом пошитом к венчанию белом платье безжизненное девичье тело, вытянувшись тонкой стрункой, стыло на верёвке…

Ни записки с объяснением, ни письма прощального родителям, лишь платочек её мокрый от слёз на полу и изорванная в клочья фотография.

Фотографию ту мерзкую верный слуга Ильи Фёдоровича собрал до кусочка, спрятал; показывать её было некому, потому как отец рухнул на пол под ногами дочки и, не приходя в сознание, был увезён в больницу. Переданы были те остатки гадливой картинки лично в руки прибывшему по такому случаю от самого губернатора полицейскому исправнику[67]. Вроде втайне и следствие велось, только о той позорной вещице прослышали и заговорили в городе, после чего проклятый отцом жених пропал. Дотошные злые языки болтали, будто объявился он уже в Петербурге, где, проигравшись вчистую, найден был избитым насмерть в каком-то грязном кабаке. Выехали в столицу, распродав всё, и Тавридиновы, жена вскоре сбежала от мужа за границу, то ли не простив ему причинённого горя, то ли соблазнённая аферистом, позарившимся на её богатства. Сгорел и их дворец деревянный. А каменный особняк Ильи Щепочкина уцелел, но со временем из розового обратился в тёмно-бордовый, под цвет запёкшейся крови, что в нём пролилась. Долго стоял без хозяев; отыскавшийся наконец наследник, жить в нём боялся и по той же причине не мог найти покупателей. Утратив надежды, он сбросил цену и уступил ветшавший год от года особняк местному врачу-еврейчику Филькенштейну по той причине, что припёрла война с германцами, следовало думать не о прибылях, а удирать за границу.