Сокол поражается решению родителей последовать за новым вожаком. Он называет это стремление слепым. Мне же кажется, что они не за вожаком следуют. Они хотят вернуться туда, где были счастливы. Хотят домой. Простое такое человеческое желание. На удивление приземлённое. Без претензии на полёт. Но от того не менее прекрасное.

Ни раз слышала в поселении разговоры о столь разном выборе жизненного пути родителей Павла и Сокола. Высшие птицы, держатели земель, хозяева этих мест. Первые, по праву рождения связанные с поселением, навсегда отказались от него. Отказались с полным пониманием того, что на большой земле они никогда не станут даже тенью того, кем были раньше. Вторые, стоило носителю медальона вернуться и открыть сюда путь, тотчас же устремились вслед за ним. Хотя их как раз большая земля приняла. Не в полной мере. Не в той роли, что, им предназначалась, но всё же. Каламбур ли это? Правы ли поселенцы, обсуждающие пути этих птичьих семей за их спинами?

Могу ошибаться, но мне оба эти пути кажутся слишком похожими. И Орлы, и Соколы выбрали путь счастья. И потому их пути ведут в разные места, что счастье у них разное. Проведшие десять лет в горе и тщетных поисках, родители Павла наконец вернули сына. Им этого достаточно. Десять лет они мечтали не о том, как будут выстраивать империю. Не о том, как поведут за собой народ. Они во снах обнимали сына. Семья Сокола, слава стене, богам, небесам, да кому угодно, сына не теряла. И во снах они видели совсем другое. Что-то мне подсказывает, что именно этот дом и, возможно, эту самую гостиную. Сюда они и вернулись.

Да, птицы полетели дорогой своего счастья…

–Волчонок, ты чего задумалась? Пойдём чай попьём с родителями. Они рады будут. Столовая теперь не такая, что раньше. Но, думается мне, это не так уж важно.

–Совсем неважно.

Я улыбнулась ему в ответ и направилась в сторону когда-то невероятно красивой столовой. Дорогу мне показывать не надо было. Я ещё с детства знала, сколько от этой двери до неё шагов. Ровно пятнадцать.

Глава 5

Регина

1990

Очень удобно сидеть на этом старом потёртом диване, спрятавшись под лестницей. Сюда никто никогда не заходит. Это место выглядит практически как чулан. Душный, пахнущий сыростью и абсолютно безлюдный. Но он отталкивает только на первый взгляд. На деле же это превосходное место, чтобы побыть наедине с собой, собраться с мыслями. В этом вся суть жизни в поселении – ты никогда не бываешь один. В основном это не очень-то мешает. Даже наоборот, чаще помогает. Но бывают такие дни, когда воздуха вокруг становится будто бы мало. И его совсем не хочется с кем-то делить. Тогда-то мне и приходит на выручку этот старый дырявый диван. Мне на нём с детства хорошо думается.

Вот живёшь ты в обществе. В обществе крайне разнообразном. Пытаешься ладить со своим окружением, в чём-то помогать, где-то уступать. И всё вроде бы хорошо. А потом бац-и вокруг тебя взрыв. И тебе сразу тесно. И ты опоясан всеобщими взглядами и перешёптываниями неодобрения. А в чём ты виноват? Всего лишь в том, что имеешь своё мнение.

Вот она, правда жизни: тебя любят столь долго, сколь ты готов соглашаться. Как только посмел проявить на что-то взгляд под углом наклона – изволь пожинать плоды. Ты прям-таки всех шокируешь.

А если ты при всём при этом дерзнул испытывать счастье – то совсем труба. На тебе ярлык, крест, печать. Или что там ещё обычно вешают на особо неугодных.

При Павле, конечно, все молчат. В рот заглядывают. Улыбаются. Разве что поклоны не бьют. Лицемеры паршивые. Не все, конечно. Но всё равно тошно. Стоит же мне одной где-нибудь очутиться, то впору обвешаться булавками от дурного глаза. Так бабушка часто делает. Я раньше шутила над ней. А теперь думаю: может, правда, булавочку позаимствовать? От разговоров не спасёт, так хоть уколет побольнее.

Посижу здесь, пока у нас время самоподготовки. Не пойду в библиотеку. Мне просто не хватит энергии быть среди людей. Я и на рваном диване вполне продуктивно займусь своими делами.

Достала тетрадь. Люблю записывать всё, что приходит в голову. Надеюсь, что однажды из этого получится что-то дельное. Читать свои заметки я никому не даю. А сама я слишком никчёмный критик, чтобы оценить тексты адекватно. Так что это скорее дурная привычка, чем что-то полезное.

Раскрыв чистый лист, я уже хотела было приступить к записям. Но тут с другой стороны лестницы послышался шорох.

Кого там несёт? Надеюсь, не ту отвратительную стайку лис, то ли нюхающих, то ли курящих какой-то жуткий смрад. Меня стошнит даже от намёка на их продукты потребления.

– Вот ты где! А мы тебя повсюду ищем. Даже немного стали волноваться.

Это под лестницей показался силуэт Сокола. А через мгновение и сам Сокол, улыбающийся во все тридцать два. Но его улыбка тут же поникла.

–Ты чего, волчонок? Обидел кто?

Волчонком он меня называет ещё с детских времён. Я тогда часто пряталась под лестницей на этом диване. Плакала над плохими оценками, несовершенствами внешности или просто скрывалась от дразнящихся мальчишек. Собственно, Сокол был одним из них. Однажды проследив за мной и обнаружив это укромное место, он не стал меня выдавать. А порой даже приходил поддержать.

–Нет. Просто решила собраться с мыслями, – уклончиво ответила я. Не жаловаться же в самом деле, что меня все обижают. Смех да и только.

–И записать их? – Сокол кивком указал на тетрадь. – Когда ты уже дашь что-нибудь прочесть?

–Там нечего читать, – пожала я плечами и быстро закрыла тетрадь, собираясь сунуть её в сумку. Карандаш выпал из рук и закатился под диван. Вот растяпа!

Сокол тут же встал на колени и засунул руку под низ дивана в поисках сбежавшего карандаша. Я сразу подумала, что наш заводила таким образом собрал на одежду всю пыль, десятилетиями скапливающуюся вокруг.

И, действительно, поднявшись, он сразу же стал отряхивать брюки, покрытые серым слоем пыли.

–Так и не отучилась грызть карандаши, – Сокол протянул мне находку.

Кончики всех моих пишущих принадлежностей, и правда, всегда были погрызены. Это у меня с детства. Задумавшись на уроке над каким-то заданием, я начинала грызть ручки и карандаши. Волчонок вырос, но более утончённым, как видно, не стал.

–И как, собрала их?

–Кого? – не поняла я.

–Мысли. Во что они хоть собрались-то? Или их пересобирать теперь придётся? – ухмыльнулся Сокол и плюхнулся рядом со мной на диван, отчего тот недовольно скрипнул.

–Не издевайся!

–А я, Волчонок, не издеваюсь. Давно привык, что твои мысли, как грибы. Их собирать надо только после дождя. В твоём случае солёного.

–Зануда.

Мне захотелось хоть чуть-чуть задеть Сокола. А то сидит тут такой всё понимающий и видящий мои мокрые глаза. То же мне, сэнсэй. У Мормагона что ли этого нахватался?

– Это я-то зануда? Из нас двоих ты что-то непонятное строчишь в своих тетрадках. То ли стихи, то ли проклятия…

–За проклятиями обращайся к Колдуну, – съязвила я.

–Э, неее, подруга, я стольким имуществом не владею, чтоб к нему с подобными просьбами обращаться. Я уж как-нибудь сам, без дополнительной помощи обойдусь.

Я рассмеялась. Это Сокол умел всегда – рассмешить. Даже когда очень грустно. Даже когда воздух вокруг будто начинает исчезать, а ты глотаешь его, как рыба. Сокол скажет что-нибудь, кажется, совсем вовсе и не забавное, а кислорода вокруг будто больше становится.

Сокол улыбнулся. Видимо, этого он и добивался: вернуть дыхание через смех. С воздухом он вообще в хороших отношениях. В работе с ним он на все крылья мастер.

–Ну, может, расскажешь другу-зануде, отчего это я застал тебя на плакательном диване?

Это он с детства так диван называл. Сначала чтобы дразниться. А потом по привычке.

Я внимательно посмотрела на Сокола. Его взъерошенные волосы непослушными прядками торчали в разные стороны. Густые коричневые брови нависали над чуть раскосыми, всегда будто с искорками глазами. Когда Сокол улыбался, на его щеках тотчас же появлялись задорные ямочки. Маленькой девочкой я думала, что это у него две дополнительные улыбки в запасе, чтобы подарить их большему количеству людей.