Убежать от этого было совершено невозможно: эта воронка темноты сопровождала Сокола повсюду. Нет, бежать было некуда. Поэтому Сокол улетал.

Полёт для него означал свободу. Свободу от самого себя. Будто крылья срывали с Сокола его человеческое естество, обнажая душу, прирождённую парить.

И он летал. Чаще ночами, когда выносить своё внутреннее «я» становилось уж совсем невозможным. Иногда он искал спасения в небе и днём. Но, к счастью, земные дела в большинстве случаев умело отвлекали его от лабиринтов мыслей.

Сокол

2000

Привычный тёмный подъезд, навек пропахший чем-то приторно-кислым, сбитые ступеньки, ведущие наверх. Лифтов Сокол не признавал. Ещё пролёт, и вот он уже на балконе. Хорошо всё-таки, что пару недель назад в подъезде установили домофон, тем самым резко сократив паломничество подростков, передвигающихся группами, как стайные зверьки. С ними делить балкон было очень уж непросто. Не вылетать же в самом деле у них на глазах? Слишком уж в этом случае велика вероятность стать причиной психологической травмы юношества или массового психоза.

Теперь же балкон был полностью в его распоряжении. Шаг, и вот он уже оставил далеко внизу улицу с горящими фонарями и кроны тополей.

Сокол

2000

Сокол курил на площадке общего балкона, всматриваясь в золото тополиной листвы. Он давно заметил, что тополя желтеют последними из городских деревьев, и весной так же совсем не спешат зеленеть. Какие же всё-таки терпеливые эти тополя! Стоят себе величественно, будто смена сезонов их совсем не касается.

Не докурив сигарету до конца, Сокол затушил её в пепельнице, кем-то любезно оставленной на балконе. Вообще-то он с таким же успехом мог курить и у себя в квартире, но предпочитал подниматься наверх, откуда так прекрасно видно небо. Сокол никогда не понимал, почему при покупке или съёме жилья многие стараются выбрать квартиры с окнами, выходящими во двор. Что хорошего смотреть на соседние стены? То ли дело обзор с другой стороны. Невозможно наглядеться! Жаль только, что из его квартиры этого не видно. Окна, конечно, во двор не выходят, но и первый этаж вид на бескрайнюю синеву не открывает. Как говорится, что было, то и арендовал. И тут не повезло…

Сокол поморщился от своих мыслей и закурил ещё одну сигарету. Пора бы уже завязывать с этой привычкой. Или хотя бы научиться докуривать сигареты до конца, а не топить в чужих пепельницах на половине. Хотя, если уж быть полностью честными, не он один на этом балконе вытравливал внутреннюю горечь никотином.

Её приближение он уловил задолго до скрипа двери. Не то чтобы он этого ждал, но сама вероятность её появления капельку уменьшала объём равнодушия в груди.

Как обычно, не поворачиваясь, он протянул ей через плечо пачку сигарет и продолжил курить. Она так же молча взяла одну сигарету и вернула коробок. Простые, чёткие, монотонные движения.

В первый раз они встретились на балконе спустя неделю после переезда Сокола в квартиру. Тогда он так же, как сейчас поднялся наверх, не зная, что слишком многие ищут уединения под крышей многоэтажного дома. Увидев Сокола, она не ушла. Просто приблизилась к дальней стороне балкона и облокотилась о стену. По тончайшим звукам дыхания, неуловимых для человеческого уха, Сокол понял, что у неё не хватило сил, чтобы развернуться. Тогда он так же, не оборачиваясь, протянул ей пачку и зажигалку. И она так же молча взяла их, даже не подумав отблагодарить. С тех пор это стало их определённым ритуалом.

Кое-что, конечно, Сокол знал о своей соседке. Тонкий слух и острое зрение, не спрашивая разрешения, предоставили своему хозяину след из улик и наблюдений.

По её движениям и дыханию он мог судить, что девушка физически сильно устала. По тому, что, выйдя за балконную дверь, она тут же брызгалась чем-то лимонным, Сокол понимал, что запах табака был бы крайне нежелательным спутником там, куда ей предстояло вернуться. Её руки и плечи, так сильно напоминающие ему о лесе, указывали на бескрайнюю любовь ко всему живому вопреки всему. Через её молчание, более громкое, чем какой бы то ни было звук, Сокол видел, что он мог бы стать не единственным любителем остужать голову в небе.

Жаль только, что у людей нет осязаемых крыльев. А иные в деле полёта ни в счёт.

Регина

2001

Длинный коридор, до того вычищенный, что любое присутствие жизни в нём кажется грязным и неуместным, вытянулся прямой бесконечной линией. Лампы на потолке горят ровным жёлтым светом, вопреки всем ожиданиям, не несущим тепла. И вокруг ни души, как будто весь мир сузился до этого отвратительного белого коридора. Где же в самом деле все? Лишь шаги сопровождающей сиделки эхом отскакивают от стен и уносятся далеко вперёд.

– Это здесь, – сиделка открыла одну из дверей и пригласила пройти. – Попробуйте, конечно, но вряд ли он вас услышит.

Палата по своей чистоте не уступает коридору. Всё слишком стерильно. Сразу представляется, что, вымывая полы и стены, персонал заодно хорошенько почистил и память пациентов, не пропустив ни единого чёрного пятнышка.

Регину затошнило. Её не покидала мысль, что в окружающей обстановке было что-то ядовитое.

В глубине палаты на краю кровати, смотрящий куда-то вдаль, сидел Павел.

Он не обернулся на звук открывающейся двери и потому продолжал сидеть неподвижно. Регина видела лишь его спину и затылок.

Тот ли он, кем бал раньше? Помнит ли он свою суть?

Направляясь в клинику, Регина не могла не признаться, что её мысли возглавил страх. Страх не увидеть больше когда-то сильного и волевого человека. Потерять навеки его решительный и горделивый взгляд. Все эти годы, закрывая глаза, она без труда воскрешала в голове этот образ, воссоздавала его в мельчайших деталях. Он был до того осязаем, что силой мысли практически становился реальным. Закрой глаза, протяни руку и почувствуешь тепло кожи.

Регина так и делала. В мрачные часы своих скитаний она призывала на помощь воспоминания. Этот простой ритуал помогал ей убедиться, что она ещё есть, что она здесь. Что дыхание не ушло из неё, оставив за собой лишь пустую бесчувственную оболочку. Образ прошлой жизни, полной пусть тщетных, но таких ярких надежд, представал перед ней, напоминая, что и тогда она жила не напрасно, что она БЫЛА на этой земле.

Всякий раз ей казалось, что она откроет глаза и увидит перед собой тёплый янтарь, горящий решительностью и отвагой.

И вот сейчас, смотря на прямую спину сидящего перед ней пациента клиники, она не знала, кто предстанет перед ней, когда она посмотрит ему в глаза. Регина даже не могла сказать, чего она опасалась больше: того, что может не найти в этой палате человека, к чьему образу так часто мысленно взывала, или же того, что реальность этого образа окажется слишком слабой, сломленной и растоптанной навеки.

Обойдя кровать, Регина приблизилась к сидящему перед ней человеку, тотчас же растеряв весь запас слов, столь тщательно заготовленных ею заранее.

Волосы цвета каштана, широкие скулы, низкий лоб… Регина алчно всматривалась в эти мучительно знакомые ей черты.

– Здравствуй… – её голос предательски дрогнул.

Она ждала ответной реакции. Хоть какой-то. Но Павел молчал. Хуже того, он даже не повернул к ней головы, продолжая смотреть перед собой.

–Я… я хотела…

Регина растерялась. Она столько раз прокручивала в голове возможные начала этой беседы. Иногда в её мыслях Павел не давал ей договорить и радостно обнимал гостью. Иногда, наоборот, он прогонял её, не желая вновь сталкиваться с призраками прошлого. Самой страшной же была фантазия, в которой он её не узнавал, и Регина, не сумев объясниться, уходила. Но во всех этих сюжетах она говорила с прежним Павлом. С законным вожаком, помнящим свою внутреннюю силу. Сейчас же перед ней был лишь неподвижный силуэт, оболочка. Как будто настоящий предводитель навеки затерялся где-то там, в лесах, оставив на белоснежной кровати сидеть свой фантом.

–Павел, это я, – вновь попыталась она обратить на себя внимание.