Первое их знакомство с «пациентом» состоялось не особо холодной парижской ночью в его келье для раздумий в квартале Грёнель. Сергей Александрович, он же Серж для консьержки родом из Фижака, что в Провансе, мирно спал. Они не стали его будить. Просто с высоты антикварного гардероба смотрели, как крупный во всех смыслах патриот дрыхнет в обнимку с игрушкой и сосёт во сне палец.

Через несколько часов после этой пасторали они наблюдали, как посредством телеэкрана этот любитель плюшевых медведей с пеной у рта доказывал всем, что российская власть – самая демократичная власть в мире, и вообще в России всё зашибись, а кругом враги русского мира, «гейропа», Госдеп и проклятые либерасты, которые не ценят стабильности и мутят воду… Об этом он регулярно сообщал всей аудитории государева телевидения из студии в Останкино, а после эфира улетал в парижское логово врага, оставляя позади все патриотические мерехлюндии. Масловский, будучи на телевидении кем-то вроде женщины чрезвычайно облегчённого поведения по своей сути, казалось, категорически не признавал этого положения в реальности.

Видя это, посланники разошлись во мнениях. До драки не дошло, разумеется, но ситуация накалилась. Прямолинейный Довлатов именовал журналиста не иначе, как «тварью продажной», дипломатичный Войтыла предпочитал формулировку «заблудший баран». Оба, снова негласно, находились в студии, где снималась очередная сверхлояльная телепередача, и никак не могли решить, с чего начать знакомство с подопечным и стоит ли с ним знакомиться вообще. Физическое состояние «пациента» смущало высокой вероятностью трансмурального «инфаркта микарда»8 при встрече с посланниками.

В итоге, коллеги договорились провести первый сеанс общения со своим клиентом в момент его наибольшей расслабленности, то есть на борту летящей в Париж стальной птицы, когда жены и её детей не будет рядом. Парижская обитель Масловского была его личным гнездышком для раздумий о судьбах Родины. В свободное от этого дела время он предпочитал жить в четырехкомнатной сталинке на Соколе. А вот его жена Ольга жила там постоянно – не хотела менять школу их сыну Грише. Планы посланников накрылись медным тазом.

Жемчуг и просо.

Актриса

В голове гудело, как в турбине…

– Лизка, привет. Здорово вчера потусили?

– Ну да, башка раскалывается. Тань, на вечер есть планы? У Погодина вроде сегодня пати.

– Точно. Тогда пора вставать. Я сейчас в «Болконский» завтракать, а потом в ГУМ, ну, за тем клатчиком. Такая пусечка. Ты со мной?

– Не, у меня всего тридцать штук осталось, а у Вадика брать не хочу. Жить не на что.

– ОК, тогда до вечера. Хоть на пати поедим.

Диалог посредством двух iPhone последней, разумеется, модели проходил в районе двух часов пополудни между двумя начинающими "звёздами» отечественных сериалов Фёклой Жемчужной и Елизаветой Стасовой. Последняя, жена Вадима Стасова, главы второго по размеру капитала банка страны, обитала в замке мужа в Барвихе. Первая же возлежала на огромном круглом сексодроме в находящейся на последнем этаже дома номер шесть по Тверской улице четырёхкомнатной квартире.

Итак, она звалась Татьяной9… И это не ошибка! Фёкла Жемчужная, в миру и паспорте числилась Татьяной Петровной Просовой. Впрочем, уже иногда забывая об этом. Настоящим именем её называли только некоторые знакомые, а также мама и брат, обитающие в городке Вязьма Смоленской области. Фёкла-Татьяна, желая навсегда стереть такой постыдный факт своей биографии, как провинциальное происхождение, свела общение с роднёй до минимума, посему о настоящем имени ей напоминали не чаще раза в год в день рождения и иногда некоторые посвященные.

Псевдоним же появился, когда начинающее светило театральной педагогики в училище на улице имени Тихона Хренникова10 сообщило тогдашней студентке, что её фамилия «не звучит». Было это лет пять тому назад, и двадцатилетняя Татьяна сгоряча решила поменять не только фамилию, но и имя – Танек и так много. Вспомнив, что по малолетству была фанаткой теле- и радиоведущей с графским происхождением в анамнезе, Татьяна обозвала себя Фёклой.

Фамилию, что правда, выбрала другую… В пятом классе будущая звезда сериалов впервые попала в Москву на экскурсию в усадьбу Кусково. Там она и услышала знаменитую историю о крепостной актрисе Прасковье Жемчуговой. Вот и вспомнилась эта история некстати, в момент поспешного выбора нового имени. Жемчуг справедливо представлялся студентке Татьяне-Фёкле всяко лучше проса, только вот впопыхах возникла осечка, и на первой серьёзной афише в студенческом театре красовалась фамилия, отсылающая не к графине Шереметевой, а к актёрско-цыганской династии Жемчужных, что тоже в общем неплохо. На следующий день буквосочетание «Фёкла Жемчужная» появилось в районной газетёнке под фотографией перепуганной студентки, и менять что-либо стало поздно. Это было давно…

А сейчас девица Жемчужная, отметившаяся в истории человечества строчкой на студенческой афише, записью в абортарии и прогоном в титрах ситкома, со своей роскошной кровати наблюдала себя в зеркало. Хороша – слов нет! Тушь размазалась, глаза опухли, голова гудит, во рту пустыня и синяк на ноге.

– Ну и что! – Сообщила Фёкла своему блондинистому отражению. – Ты звезда! Тебе всё можно. Эй, Парашка, подавай одеваться!

Тишина была красноречива, и молодая актриса, стащив себя с кровати невероятным усилием воли, поплелась в ванную. Чистя зубы от остатков перегара и смывая налет кокса с лица, Фёкла мучилась выбором: то ли залечь в джакузи, то ли пойти завтракать. Мысль о хлебе насущном победила. Поэтому, кое-как приведя себя в человекообразный вид и прикрыв последствия вчерашней тусовки тёмными очками, звезда нацепила на свою тощую, сдобренную в нужных местах силиконом фигуру, меховую жилетку и спустилась из предоставленной действующим любовником квартиры на первый этаж дома.

Кафе «Болконский» лишало всех в него входящих надежды на стройную фигуру ароматами пиццы, сладкой сдобы и кофе – традиционная московская эклектика. В этот сильно послеполуденный час почти все бизнес-ланчи были съедены. В небольшом уютном зале заканчивали подкреплять эклерами гаснущие силы припозднившиеся сотрудники Мэрии в количестве трёх голов. Кроме них, в помещении наблюдалась только одна посетительница. Что она там делала, было абсолютно не понятно. Ибо возраст выдавал в ней пусть и интеллигентную, но пенсионерку. А с пенсией в «Болконском» делать нечего – разве что порадовать себя в последний раз перед смертью. На умирающую пожилая женщина, впрочем, не была похожа. Но самое печальное, что она сидела за любимым столиком Фёклы – возле окна.

Татьяна-Фёкла опять оказалась перед выбором: то ли поиграть в хорошую девочку и сесть за свободный столик, то ли устроить скандал, поругаться со старухой и сообщить всем, кто здесь где. Сил на скандал не обнаружилось, и девица Жемчужная уже собиралась сесть, куда придется, как произошло нечто странное.

– Милая, я вижу, вам нравится этот столик. Присоединяйтесь ко мне, – неожиданно произнесла пожилая женщина.

Аристократизм читался во взгляде, и в манерах дамы. Дополнительно об этом свидетельствовали аккуратный светлый шерстяной костюм, ридикюль, шляпка с короткой вуалью, серьги и перчатки, и даже старомодное драповое пальто на соседствующей вешалке. Её не портили и седые волосы. Весь её вид говорил о породе. Естественно, не ризеншнауцер или колли, а «Диор» или «Живанши». Да, вероятнее всего, «Живанши». Ну, разумеется, это была Одри Хепбёрн, посланник первой миссии.

Опытные коллеги советовали ей нагрянуть к подопечной поутру, застать её помятой, непричесанной и, возможно, блюющей, и как следует пристыдить – дескать, первый шаг, помогает в работе. Но врожденная интеллигентность и чувство прекрасного не позволили Одри поставить «девочку» в неловкое положение. Она видела в Фёкле когда-то сыгранную ей Холли Голайтли11 и искренне желала ей помочь.