Иван Феликсович умолк, собираясь с мыслями, но Григорий воспользовался возникшей паузой:

– Не могу не признать красоту интерпретации, тем более каждый имеет право на собственное суждение. Однако, ты не находишь, что и те, кто внизу, умеют иногда заставить небеса зарыдать?

Ольга заерзала, желая вставить слово, но не успела.

– Это в тебе наш рабочий класс заговорил, – Иван Феликсович засмеялся так, что даже на всегда мрачном лице Сергея промелькнула улыбка. – Грозное предостережение кирки, лопаты и уроков по литературе.

– Скорее, сохи и плуга, – с готовностью поддержал шутку Григорий, радуясь разрядившейся обстановке.

– Что касается Януша Корчака, – вдруг резко, словно подсек жирного леща, дав ему ложную надежду на спасение, вернулся к теме Иван Феликсович, почти злобно глядя на Ольгу. – это был его выбор. Жить со знанием того, что все дети из гетто, кого он хорошо знал и обучал, завтра сделают последний вздох из предварительно открытой баночки с «Циклоном Б» в душевой концлагеря, для него было невозможно. Был ли это импульс или вполне осознанное решение, – этого мы никогда не узнаем. Но факт в том, что он чувствовал чужую боль, – тут Иван Феликсович повернулся к Сергею, – в отличие от героя твоей истории. Но я бы не пошел на верную смерть из-за чужих детей, – последняя фраза прозвучала хлестко и громко.

– Причина в последнем, правильно? – выдохнула винными парами Элеонора. Ее взгляд уже остекленел, как у застывшей в раковине свежей рыбины, и не поспевал за перемещением глаз.

Григорий неодобрительно покачал головой, Ольга нервно гладила ножку бокала, а Сергей с нескрываемым интересом следил за развитием событий.

– Верно, Нора, верно, – утвердительно кивнул Иван Феликсович. – Как и любой человек, который хочет жить и которому нет дела до чужой жизни, когда речь идет о его собственном бытие или его близких. Надо честно это признать.

– Да, ты жалок, – заплетающимся языком едва выговорила Элеонора. – И это подло. Подло!

– Ты, конечно же, поступила бы как Корчак? – сощурился Иван Феликсович, протянув раскрытую ладонь в сторону Элеоноры.

– Никто еще не отменял в человеке человеческое! – она с большим напряжением выкрикнула и как-то вдруг угасла, глаза по-прежнему были неживые. «Как на отрубленной голове», – с отвращением подумал Иван Феликсович.

– Я и не утверждаю обратного, – согласился он. – Таких, как Януш Корчак, один на миллион. Но мы слишком часто произносим странную фразу: «На твоем месте я никогда бы не поступил так гнусно как ты». Если б я сегодня воскликнул, что будь я Корчаком в 1942 году, я бы без сомнений добровольно сделал шаг навстречу смерти, то стал бы героем и в своих глазах, и в ваших. Но дело в том, что ни вы, ни я не были и на одну сотую процента на его месте. И навряд ли это случится. Я не учил детей грамоте в грязных подвалах варшавского гетто, не видел, что творили люди от голода и на что они шли ради куска черствого хлеба. И я знаю, что у меня не хватило бы духу вместо возможности схорониться в домике в глухом непроходимом лесу выбрать печь крематория ради неродных мне детей, которые были обречены превратить в черный пепел. И здесь возникает вопрос: какое право я имею претендовать на роль героя или кого-либо осуждать, не представляя тех чудовищных обстоятельств, в которые их ввергает злополучная судьба? Ответ очевиден: я не на их месте, а всего лишь в роли наблюдателя, что сидит в теплой квартире, пьет пиво и замечательно проводит время.

Иван Феликсович умолк, нахмурившись и обводя всех по очереди суровым взглядом как учитель на не выучивших урок студентов.

– Ты закончил лекцию? – Сергей выпрямился, глаза его гневно сверкнули.

Он уже набрал в легкие побольше воздуха, но короткий звонок в дверь прервал и мысль, и предстоящее словоизвержение. Соня, словно исполняя обязанность, впустила в жилище новую гостью. Это была красивая худая женщина чуть выше среднего роста, на вид лет тридцати трех. Слегка печальный, с поволокой, взгляд больших зеленых глаз таил в себе мудрость и какое-то торжественное спокойствие. Смоляные волосы, стриженые под каре, облегали правильный овал лица. Нос мог бы быть покороче, но нисколько не портил общий портрет, а даже наоборот, добавлял необъяснимое очарование. Тонкие губы в вечной полуулыбке выдавали в хозяйке мечтательницу. Огромные золотые кольца в ушах сияли на свету, выныривая иногда из черных прядей.

– Всем привет, – бросила она с порога, скидывая с себя легкое серое пальто и такого же цвета плотно обтягивающие тонкие голени кожаные сапожки. – Прошу прощения за опоздание, не могла заставить себя проснуться, – присаживаясь к столу, Вера поцеловала мужа в висок.

– А у меня вот никак заснуть не получается, – томно, но с вызовом в голосе откликнулась Элеонора. Сергей при этих словах смутился, уставившись на окно, точно там его что-то заинтересовало.

– Выпей успокоительного, – как будто не поняв намека, Вера повернулась к мужу: – налей мне белого, пожалуйста.

– Как дела на смене? – начал было Григорий, но осекся. Рабочие вопросы всегда волновали его, иногда приходилось выезжать в цех и на выходных, но в кругу друзей он старался избегать никому, кроме него с Верой, неинтересных производственных подробностей.

– Все в порядке, Гриша. Случилось небольшое превышение никеля в растворе, но решили на нашем уровне, не беспокойся, – она уверенно, словно была в цехе, отчиталась руководству. – Итак, что мы обсуждаем сегодня? Кстати, Оля, твоя дочь – красавица.

Ольга зарделась от комплимента и тут же добавила с гордостью, что ожидаемый ребенок будет не менее красивым.

Пока Иван Феликсович ухаживал за женой, обстановку деловито и очень кратко, как привык на рабочих совещаниях, доложил Григорий. Вера смекнула, что в уютной гостиной, где она планировала провести приятный вечер пятницы, назревает нешуточный конфликт. «Степень отчуждения» Элеоноры, – так Вера при муже называла фазы опьянения жены Сергея, – достигла апогея, и назрела необходимость увести тему разговора подальше от щекотливой темы.

– Поступок того парня я бы объяснила усталостью, – высказала мнение Вера, возвращаясь к случаю в казино. Она ловко подцепила вилкой с тарелки тонкий, почти прозрачный, кусочек золотистого сыра.

– Какой еще усталостью? О чем ты говоришь? – Сергей нахмурился, но, скорее не от предположения Веры. Ему передалось боевое от выпитого вина настроение жены, и он был готов сражаться за свою позицию до конца.

– От своего дара. От своей нечувствительности к боли. Уверена, что такая награда божья сродни тяжкому грузу, который хочется скинуть, освободиться от него. Все надоедает, даже жизнь. Бессмертие для отдельного человека – то же самое проклятие, поэтому я, например, не согласилась бы жить вечно, – Вера глотнула из своего бокала. – Герой твоей истории, Сергей, устал от своей исключительности и искал разнообразия или признания. К тому же он был во власти азарта.

– Кромсая руку на виду у всех, он всего лишь хотел отвлечься от ежедневной тягостной рутины? – слова Сергея стелились злым туманом сарказма по гостиной.

Как и остальные, Иван Феликсович наслаждался поединком. Он прекрасно знал, насколько легко, словно вкуснейшую конфету, Вера может упаковать безупречную логику в привлекательную упаковку, после чего оппоненту ничего не останется другого, кроме как развернуть и, даже не жуя, проглотить. Правда, во время их семейных ссор, он сам страдал. И даже, если был кругом прав, то по итогам словесного боя становился коленопреклоненным демоном.

– Не совсем. Он провоцировал себя и окружающих на что-то дикое, дерзкое, нестандартное. Очевидно же, что, поставив на кон руку, он отрезал ее еще до самого действа. Он предвкушал этот миг, он упивался им, – голос Веры обжигал присутствующих расплавленным металлом уверенности.

– Сколько книг по психологии ты осилила за свою жизнь? – вклинилась в разговор Элеонора. Ее неясный, блуждающий взгляд по-прежнему не фокусировался ни на ком.

– Женщину, чтобы ее брак был счастливым, нельзя и близко подпускать к таким книгам, – парировала Вера, незаметно стрельнув глазами в сторону Ивана Феликсовича. Он, в ответ, усмехнулся.