– Вообще-то, в том, что произошло, виновата твоя жена, – лукавая усмешка стремительной мышкой пробежала по губам Сони.

Они лежали рядом, ее голова покоилась на бицепсе Ивана Федоровича. Смятое одеяло волнами плескалось где-то в районе ног; подушки, не выдержав боя, гигантскими пельменями белели на полу. Мягкий предзакатный свет струился по обнаженным и обездвиженным от приятной усталости телам.

– Что ты хочешь этим сказать, мой юный психолог? – брови Ивана Феликсовича устремились к переносице, словно пытаясь ее перекусить. Он встрепенулся, высвободил руку, его взгляд врезался в серые мишени ее глаз.

– Если б она не рекламировала тебя в пятницу, ничего не было бы. Ты ведь идеальный муж, если ты об этом не знал. С таким как ты, я почти цитирую, жизнь проносится счастливо, но, к сожалению, быстро, – она засмеялась, нависнув над Иваном Феликсовичем, и ее волосы закрыли ему пол-лица. – Маленькая дурочка стала жертвой кампании по продвижению, но, похоже, вытащила призовой купон.

Иван Феликсович ничего не ответил. Он задумался над словами девушки-подростка. Вера не скрывала, что счастлива в браке, и все знали, что у нее лучший в мире муж. Она так искренне считала. Но кто мог подумать, что это может у других женщин вызвать интерес к ее мужчине? Выходило, Вера сама привела Соню в их дом? Сам Иван Феликсович редко рассказывал, даже лучшему другу, как он себя чувствует в роли женатого человека. Выкладывать очевидные вещи было не в его стиле. Он наверняка знал, что Вера любит его сильнее, чем он ее: двое не могут любить одинаково. И в этом, как он предполагал, крылась одна из причин их бездетности. Вера не хотела любить кого-нибудь еще. Ее сердце было до краев заполнено заботой о муже, которую со стороны можно было принять за гипертрофированную форму контроля, – ей было дело до всего, что и как происходило в жизни любимого человека. Как он себя чувствует, что случилось за день, что он съел за обедом, стиль одежды на каждый день – все это давно стало предметом ее ежедневного внимания. На любую боль Ивана Феликсовича, физическую или душевную, она моментально отзывалась, словно чувствительная лютня, тронутая всего лишь папиллярными узорами музыканта. Ей становилось не по себе, если что-то происходило с мужем. Она остро улавливала его настроение, преподносила дельный совет, который почти всегда впоследствии оказывался единственно верным. За все это Иван Феликсович не стеснялся признавать превосходство ее ума над своим и считал, что его никто и никогда не будет так любить как Вера.

Он наслаждался Соней, вдыхал весенний, с вкраплениями утреннего солнца, аромат каштановых волн ее волос, гуттаперчевого, как у прелестной гусеницы, тела и слушал ее еще несформировавшиеся, как она сама, истории из ее короткой жизни. Пока она щебетала, Иван Феликсович изучал вновь и вновь пленительное тело, повторял контуры и изгибы волшебной амфоры кончиками пальцев, чувствуя ответное пульсирующее тепло и не забывая вставлять в девичий поток откровений универсальные междометия и восклицания.

Еще до сегодняшней запланированной встречи с Соней он принял окончательное решение исправить ситуацию, поговорить о непростительной ошибке, покаяться и жить дальше, как будто ничего и не произошло. Он надеялся, что она согласится с ним, и никто не узнает о мимолетной вспышке страсти. Его знобило при одной только мысли, что об этом прознает Вера, Григорий, Ольга. Его не только не простят, но проклянут пожизненно. Представить себе потерю Веры (друзья все-таки на втором месте) он не мог даже на секунду. В правду об атаковавшей его возбужденной девчонкой никто не поверил бы, не было смысла даже заикаться. И зачем он поддался соблазну? Твердое намерение все прекратить вдребезги разлетелось на осколки из горячих поцелуев и яростно сорванной и сброшенной на пол одежды.

– Ты когда-нибудь хотел развестись со своей женой? – вопрос прозвучал хлестко, как выстрел из снайперской винтовки.

Иван Феликсович не мгновенно отреагировал на вопрос с подвохом, на несколько секунд призадумавшись, и Соня это отметила:

– Когда и по какой причине? – нагретая двумя телами постель вдруг превратилась в полицейский участок.

– Это не твое дело, – мрачно выдавил он, инстинктивно отодвигаясь от маленького голого дознавателя.

– Большое спасибо за развернутый ответ, – колко, с нотками победителя в голосе, поблагодарила девушка, повернувшись набок, лицом к Ивану Феликсовичу. – Я так и знала.

Он задумался на над ответом, мысленно перелистывая книгу о своем семилетнем браке, и вдруг захотел отреагировать небанально, без формальностей и поучений.

– Когда-нибудь ты выйдешь замуж за человека, с которым пройдешь всю жизнь. Но прежде этого, вы начнете встречаться, поздравлять с идиотскими праздниками (это много позже они такими станут) и дарить глупые подарки. Потом вы будете стараться понять друг друга, мириться с привычками, искать компромиссы, ругаться и мириться (бить кирпичи о голову – надеюсь, до этого не дойдет). Когда вы поймете, что готовы объединить свои судьбы, вот тогда и наступит тот самый момент, – Иван Феликсович по блеску глаз Сони уловил вспышку интереса. Она была серьезна и напряжена. Мысль о том, что все это он говорит внимающей его словам девушке, но при этом обнаженной, на секунду позабавила его. – когда приходит понимание, что семья – это навсегда, что бы ни произошло. Двигатель не может отказаться от насоса, потому что ему что-то не понравилось в процессе работы. Вместе они представляют единый агрегат, который функционирует до тех пор, пока один из них не рассыплется на части. Так это должно работать и в жизни. Нельзя так просто сбегать в магазин, чтобы сдать товар обратно по чеку, потому что через несколько лет выяснилось, что не подошел цвет глаз, голос стал слишком резким, фигура расплылась как квашня, да и вообще, модель как-то устарела. Поменяйте, пожалуйста, на новую версию! – в горле запершило, он закашлялся, потом закончил. – Нас учили в школе, что нельзя прощать подлость и предательство. Я ответил на твой вопрос?

– По-твоему, получается, что я должна жить с мужем, несмотря ни на что? – задумчиво произнесла девушка, опустив взгляд.

– Не совсем так. Если в отношениях нет унижения и рукоприкладства, то вам ехать вместе до конечной остановки, – голос Ивана Феликсовича дрогнул, и он затих, прищурился словно от яркого солнца, хотя комната уже погрузилась в вечерний сумрак.

– Однако, ты убедителен, – Соня шутливо боднула головой ухо рассказчика.

– Легко убеждать, когда сам веришь, – искренне ответил Иван Феликсович и, довольный собой, прижал Соню к себе.

Пребывая в объятиях молодой, красивой девушки, он подумал, что жаждет продолжения. В его фантазиях у него были Вера, и Соня одновременно. Обе были кардинально разные, как замки от разных дверей, но ему повезло, и его ключ подходил к обоим. Он уже не вспоминал (и даже не хотел), что Соня из семьи его лучшего друга, что ей еще только семнадцать лет, что видит он ее третий раз в жизни и что им, скорее всего, скоро будет не о чем говорить. Он не верил в длительные искренние отношения между сильно разновозрастными парами и видел в этом, исключительно, расчет или зависимость и не питал иллюзий, определив свою персону для девушки как временное увлечение. Пожалуй, его это устраивало.

Он посмотрел на часы – пора было выпроваживать очаровательную гостью, через пару часов возвращалась с работы Вера. Еще предстояло вызвать такси, проводить Соню, навести порядок, скрыть следы свидания. Сознание работало, словно ожидалось исполнить стандартный набор действий, прямо как на работе. Разбираться с чувствами, переживать минуты наслаждения и испытывать угрызения совести он будет потом. Настала пора действовать, и он приготовился подвести итоги сегодняшнего дня, но девушка его опередила.

– Тебе интересно, что я сейчас чувствую? – Соня внимательно, даже с вызовом, посмотрела в глаза слегка оторопевшего Ивана Феликсовича и после длинной паузы продолжила. – Конфетный холод проклятых мятных ассорти. Знаешь, таких, что начинаются с приятной свежей сладости, потом – легкая кислинка, а в самом конце – замерзшие лужи раннего ноябрьского утра. Их так приятно давить тяжелыми зимними ботинками, смотреть, как из трещин вытекает гнилая мутная жижа с вкраплениями из хвостов и кишок погибших под колесами машин крыс, вперемежку с остатками голубиных перьев и потрохов. Если б было возможно, из всех времен года я уничтожила, растерзала бы проклятую и гнетущую как черная плесень беспросветную осень с ее вечными ледяными дождями и пронизывающими ветрами. В это время хочется убежать далеко-далеко, но это всегда конец, что приводит к разбитым мечтам. Их осколки запросто вскрывают вены, только течет из них не кровь, а слезы. Я знаю одного человека, который любит пить слезы. Для него это слаще любой карамели. Он достает огромный гвоздь, с силой вбивает его в тело молодой березы, и, не отрываясь, вкушает соки раненого деревца. Напившись вдоволь, он приступает к следующему.